За траториями, к Нарве – кавгалые, сказал бы Оким, дальные поселки у взморья местного ижоры Автоева и горстка иных, чуточку правее, к губе, полуразоренная – Стрельна.

Так же безотрадно и тут, – воображая на миг жалкое попово пристанище подумал крестьянин перейдя через тракт: – Бор кончился; правее пути – крог, закамышелый кустарь, еле различимая – топь. Дале, за Червивым болотом труднопроходимая корба, вставленная в черную грязь; остров небольшой высоты. Темно-голубая стена взросших на особицу елей, починаясь вблизи глохнущего ныне распутья, Росстаней (избушка стоит все еще, пустая, рядком) тянется на южный восток. В сутеми елового леса издавна, по слухам живет, кормится поганками нежить: высохлые (как понимай? снеди – предостаточно)… дивья, леших дополна, кое-где шастают искатели кладов – некие не люди, не звери, одаль, в заболотьях – кикиморы, понятная вещь: прячется, на спячку ведмидь… В южной стороне – подосинники; вестимое, так. С голоду – грибы как грибы.

В пакостное это урочище, глаголет молва были в позапрошлом году трое стариков ижерян, с некою (неведомо) ношею, – припомнил мужик. Хаживали, дескать туды ублаготворяти лесных данием поминок – даров, то есть приносили поклон. Правда ли, оно али вымысел – осталось гадать; двойственная правда итак. Простительно, пожалуй… эге ж; как, – проговорилось в душе, вскользь, – на посиделках не врать? Мелочи; куда поважнее басен: помогло али нет дание поминок, даров!..

Тракт; За большаком клонящееся к западу солнце; Над заболотьем, синеватая – мга. Вершин, обозрев окружение, опускаясь в низок, тропкою, слегка призадумался: идти, не идти? Где ж мета, у которой надысь выбрался, обутым на тракт? Кстати, не мешало бы вызнать что это решил задержаться около, повыше кустарника вон тот человек.

Судя по котомке и посоху в руке – богомолец. В общем ничего подозрительного, кажется нет. Воноко еще пилигрин. Этот, молодой, в камилавке – шапочка такая, носили в раньшие годки поджидает старца, своего сотоварища, который отстал. Точно, – успокоился Вершин, покидая большак; в среднем, получается: два сорокалетних мужчины (двоица, опять двадцать пять!) Ладно уж, терпимо – не двойственность, – явилось на ум. Оба пешехода – паломники, и тот и другой. Редкая весьма, вымирающая ныне порода шестников – калик перехожих, но, однако, поднесь можно повстречать таковых. Чаще, говорили третьёводни, под час посиделок ходят по эстляндскому тракту, нежели в корельской стране.

Корба, за болотом растет, ширится, узрел селянин с тем как, отойдя от обочинных кустов лозняка, тропкою вбирался в низы; «Сосенок – раз, два, и обчелся», – вскользь проговорилось в мозгу; тянется, по кочкам следок; оный кое-где пропадает – и тогда на пути через проходимую хлябь к острову, сухому ведет череда сломленных в минувший четверг, все еще зеленых ветвей.

Сказывали, где-то у леса, рядом или, может в самой корбе, в ельниках недавно исчез некто иноземный купец. Сунулся, по пьяному делу – и прощай. Утонул? Бесы, говорят заманили. Силою… Эге ж: по-людски… Воем, в неимении воинов с мечами, солдат. Или же, купцу померещились в болотине талеры, мешок серебра. Не исключено и такое; почему бы и нет? Жаль, что не проверишь догадку. Помнится, Прокоп утверждал, клятвенно, раздумав креститься (дескать заболела рука), что на острову – за осинником, южнее, где он, врушка видел, на рассвете шишиг, якобы имеется клад. – «Взял бы, пустомеля и выкопал», – мелькнуло вдогон;

Ужасов порою наслушаешься, – думалось Парке. Разных, поелику народ веси разнороден; ага; то бишь, одинаковых нет. Чаще о хозяевах корбы носится худая молва. Что уж говорить о проезжих, коли в заболотной трущобе, слыхом пропадают свои! Как-то, по словам своеземцев той же деревеньки Автоевой за трактом, в лесу канула, ушед по грибы двоица крестьян русаков.