– Итак, ты идешь с Эндрюсом.

Я кивнул и поспешил добавить: «Одолжи мне свой револьвер».

– Бери, конечно, ведь если ты знаешь, что ты хорошо вооружен, ты сумеешь вернуться. Пусть я сделал глупость, согласившись пойти туда, но это не значит, что и ты должен так поступать.

Я не стал дискутировать по этому поводу, но он, видя, что он уже давно решен, дал мне свой револьвер и хороший запас патронов. Теперь я был совершенно готов, но серьезность ситуации еще сильнее обострила мои мрачные предчувствия. Я не предполагал вернуться в лагерь до полного завершения данного предприятия. Поэтому, учитывая то, что наши люди в лагере так много знали о нем по рассказам других участников, и то, что они видели меня таким, каким я тогда был, я не понимал, почему для меня было бы лучше уйти тайно и незамеченным. А значит, руководствуясь такой мыслью, я подошел к палатке капитана Сарратта и попрощался с ним. Он был так взволнован, что даже не сумел отпустить ни одной из своих привычных и добродушных шуток. Затем я попрощался со своими товарищами. Некоторые из них имели какое-то более или менее отчетливое представление о характере моего задания, но они знали, что оно секретно и опасно, и этого было достаточно, чтобы встревожить их. Они изо всех сил старались отговорить меня. Трогательная верность одного из них – моего верного друга Александра Миллса, – особенно потрясла меня. Несмотря на то, что очень больной, он весь день пролежал в нашей палатке, он подполз к двери и умолял меня не идти. Узнав, что я полностью определился, он – со всех своих слабых ног – поспешил к штабной палатке за разрешением последовать за мной! Несмотря на все свое недомогание, он настаивал на удовлетворении своей просьбы так, что полковник пригрозил арестовать его. Если бы он был здоров, ему бы не отказали, поскольку он был прекрасным солдатом, но, судя по воспоследствовавшим затем тяжелым временам, я был очень рад, что он остался. Бедняга! Он утратил свою жизнь, неся флаг 2-го Огайского в битве при Лукаут-Маунтин, восемнадцать месяцев спустя, и теперь спит на прекрасном Национальном кладбище в Чаттануге, – в городе, куда теперь лежал наш путь.

Попрощавшись со всеми, я вернулся в Шелбивилл, встретился с сержантом Россом, как мы и договаривались, с удовольствием, пока не стемнело, прогулялись с ним по городу, а потом, узнав, как пройти в Уортрас, отправились на назначенное Эндрюсом рандеву. Мы шли не торопясь, рассчитывая на то, что другие некоторые из нашего отряда, которые, вероятно, были еще далеко позади, вскоре догонят нас, и сможем удовлетворить свое любопытство, попытавшись понять, сумеем ли мы по их виду или речи угадать, являются ли они нашими компаньонами. Мы видели нескольких человек, но они шли в обратном направлении, поэтому нам начало казаться, что мы идем по не той дороге.

По пути мы заметили чей-то окруженный большим двором дом, и Росс предложил зайти внутрь и выпить воды. Перепрыгнув через ограду, мы направились к дому, но, прежде чем нам удалось дойти до его двери, собака, тихо подкравшись к моему спутнику, укусила его за ногу и спряталась под домом задолго до того, как на свет появился револьвер.

Ее укус не был тяжелым, и я добродушно посмеялся над его неудачей, но потом, когда, выпив воды, мы снова были у ограды, та же собака появилась снова. Росс заметил ее вовремя и перепрыгнул через ограду, но я, сидя наверху, воображал, что я в полной безопасности. Злобное существо бросилось на меня, ухватило зубами мое пальто и вырвало из него большой клок. Именно это порванное пальто, я носил в течение всего года, оно прошло со мной через все наши приключения. Обычное дело, ничего особенного, но если учесть, что было очень темно, да еще и грозу, которая с ворчанием медленно, издалека приближалась к тому месту, где находились наши товарищи, – и это в самом начале нашего отчаянного предприятия – из глубин памяти оно выплывает с особо ядовитой отчетливостью. Суеверный человек наверняка решил бы, что нашу экспедицию ждет провал, ведь Росс погиб, а я вернулся из нее беспомощным инвалидом.