Начиная с апреля 1928 года Троцкий за семь месяцев отправил из своей ссылки в Алма-Ате 550 телеграмм и 800 писем, получив около тысячи писем и 700 телеграмм (бóльшая часть их была от коллективов). «Деятельность троцкистов все более становилась уже не политической, а откровенно антиправительственной».

Сразу же после депортации Троцкого по всей стране начались массовые аресты оппозиционеров. В одной из троцкистских листовок сообщалось, что только в Москве было арестовано 200 человек. В других листовках назывались имена арестованных рабочих, содержалась информация о голодовке заключенных в Тобольской тюрьме (с летальным исходом).

Требования троцкистов были поддержаны на рабочих собраниях некоторых заводов Москвы и Московской области. И вновь сошлемся на хорошо информированных Колпакиди и Прудникову: «Троцкистское подполье в стране было многочисленно, хорошо организовано и неуловимо. Во главе его стояли старые революционеры с огромным опытом подпольной работы. Именно существование подполья во многом объясняло тот факт, что многие подвергались репрессиям за прошлую принадлежность к троцкистской оппозиции, даже при условии раскаяния и последующей честной работы. Сколько среди них было невиновных, а сколько подпольщиков, мы не узнаем, наверное, никогда».

Такова была судьба очень многих троцкистов. Но не всех. Как-то в конце 20-х в кабинете секретаря ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановича раздался телефонный звонок. С Киевского вокзала звонил его давний знакомый по Украине Никита Сергеевич Хрущев. Он пожаловался, что вынужден был уехать в Москву из-за частых напоминаний о его участии в троцкистской оппозиции 1923 и 1924 годов. Он просил Лазаря Моисеевича принять его.

Как позже свидетельствовал Каганович, Хрущев вошел в его кабинет измученный и голодный. Ему принесли из буфета бутерброды. Покончив с ними, Никита Сергеевич изложил свою просьбу: «…Он просил поддержки, – вспоминал Каганович, – для вступления в Промакадемию имени Сталина. «Я, – сказал он, – учился на рабфаке, но не кончил, взяли на партработу, а теперь вот очень хочу доучиться в Промакадемии. Меня могут на экзамене провалить, но я очень прошу Вашей помощи – дать мне льготу, я догоню»… И я, посоветовавшись с товарищами Куйбышевым и Молотовым, позвонил по телефону и просил принять товарища Хрущева в Промакадемию».

Учеба у Никиты Сергеевича шла туго. Он компенсировал это политической активностью. В Промакадемии шла борьба с «правыми», поставившими под свой контроль местную партячейку. А уж в политических сварах отстающий студент чувствовал себя как рыба в воде. Теперь он стал яростным сторонником победившего сталинского большинства. Тогда же он узнал, кто является мужем скромной и молчаливой Нади Аллилуевой. Хорошо играя роль простого рабочего парня, Хрущев сумел расположить Аллилуеву к себе! В один прекрасный вечер она пригласила Никиту Сергеевича в гости. Надин муж был дома. Однокурсник жены ему понравился. Так началась карьера будущего партийного вождя. Хрущев старался чаще бывать в заветной кремлевской квартире. Как писал он в своих мемуарах, в столовой Промакадемии ему постоянно не хватало, «а у Сталина всегда можно было хорошо поесть». Но главной целью Никиты Сергеевича было, конечно, не это. Он старался сделать хорошую карьеру и преуспел в этом.

Наступил трагический 1930 год. В стране начался голод. У многих приближенных к партийному руководству появилась возможность выдвинуться на высокие должности.

До сих пор полностью не выяснены причины многочисленных трагедий, бедствий и несчастий раскулачивания. На ком больше вины? На честных, но малограмотных азартных энтузиастах, кто привык действовать с революционной решительностью и жестокостью? Или на их ловко замаскированных, законспирированных врагах? А может быть, чрезмерно усердствовали партийные карьеристы? Или это были затаившиеся правые и левые оппозиционеры, компрометировавшие сталинцев и желавшие направить против них народный гнев.