– Полковник фон Квиринхейм, – цедит сквозь стиснутые зубы Ольбрихт. – Связывайтесь с кем угодно. Телефоны вам известны. Если мы не в состоянии взять в свои руки Берлин, позаботьтесь хотя бы о надежном прикрытии здания. В противном случае взвода эсэсовцев вполне хватит, чтобы перестрелять всех нас в течение десяти минут.

– До сих пор не пойму, почему эсэсовцы все еще не добрались до нас, – пожимает плечами фон Квиринхейм. – По логике событий, они уже давно должны находиться здесь. Особенно те, из гестапо.

– Непростительная нерасторопность, – соглашается Бек.

Узнав о покушении на фюрера, опальный премьер-министр Италии Бенито Муссолини воспрял духом. Из машины, доставившей его от аэродрома до растенбургской штаб-квартиры Гитлера, он вышел с гордо вскинутым подбородком, и основательно расплывшийся под влиянием лет псевдоримский профиль его впервые после свержения кое-как сформировался и застыл в маске снисходительной надменности.

Все то время, что прошло после его освобождения из плена, Муссолини чувствовал себя подобранной на улице и пригретой дворнягой, которой только и позволено, что лежать на коврике у двери и время от времени полизывать ботинок своего добродетеля. Хотя теперь он вновь возглавлял какое-никакое правительство Итальянской республики, весьма условно обозначенной севером Италии, тем не менее ощущал себя в горной резиденции в Рокка делла Каминате, расположенной на берегу озера Гарда, все тем же «спасенным и обязанным», до встречи с которым фюрер еще иногда может снисходить, но которого никто в Берлине и «Вольфшанце» на равных уже не воспринимает.

Именно таким, «униженно воспринятым», Муссолини и прибыл сегодня в «Волчье логово», с волнением размышляя о том, соизволит ли фюрер побеседовать с ним еще сегодня или же придется слоняться по ставке, коротая время со словоохотливым Герингом и цинично-холодным Гиммлером, стремившимся любой разговор с ним превратить в нравоучительный инструктаж, повторяя то же самое, о чем почти ежедневно толкует с ним личный представитель Гитлера, высший фюрер СС и полиции в Италии обергруппенфюрер Карл Вольф. Который, в свою очередь, повторяет наставления своего шефа, только в несколько иной, вежливо-ироничной форме.

И вдруг это покушение! В день его, Муссолини, официального визита.

Узнав о нем, дуче вначале ужаснулся: здесь, в Восточной Пруссии, творится то же, что еще недавно происходило в Италии! Но поняв, что фюрер спасен, а, значит, переворот в Германии будет подавлен и все останется как было, сразу приободрился. Оказывается, не любят не только его, Муссолини. Фюрера тоже… Наконец-то не ему, а он сам будет выражать сочувствие. Не фюрер его, а он фюрера, пусть даже мысленно, сможет снисходительно похлопать по плечу: «Крепитесь, господин Гитлер. Нас оценит история. Разве эти неблагодарные варвары способны понять, что мы значим каждый для своей страны и что вместе мы значим для Европы, для установления на земле нового миропорядка!»

– Я знаю, что произошло, господин Гитлер, – несколько неуклюже начал он, когда фюрер встретил его в зале для официальных приемов. – Я содрогаюсь при мысли, что у кого-то поднялась рука, – пытался войти в роль утешающего покровителя, хотя сразу же почувствовал: не те слова, не те… Да и тон, в котором они произнесены…

Однако, натолкнувшись на застывшие – словно извлеченные из холодильника подтаявшие устрицы – глаза фюрера, умолк, точно так же, как умолкали сегодня все, кто представал перед хозяином «логова».

– Я воспринимаю все это несколько иначе, – окончательно развеял его настроение Гитлер.