– Я был потрясен, мой фюрер, – вальяжно раскинул руки тучный министр – президент Пруссии. – Чего же стоит вся наша служба безопасности, вся охрана ставки, если эти негодяи проносят бомбу прямо в зал совещания?! Должна же существовать какая-то грань, которую не мог бы переступить ни один ваш ненавистник.

– Ее не существует, Герман, – в последнее время отношения их были натянутыми, и Гитлер уже давно не принимал у себя рейхсмаршала, а тем более – не обращался к нему по имени, как это было прежде. – Мне неизвестно, сколько раз в течение двух последних лет эти твари пытались устроить на меня покушение, но упорно кажется, что всякий раз я предчувствовал… Всякий раз, Геринг! – выкрикнул он таким угрожающим тоном, словно предупреждал: «И не пытайтесь организовать еще одно, рейхсмаршал! Все равно у вас ни черта не получится!» – Это не просто моя интуиция… – Гитлер прошелся по небольшой, довольно скромно обставленной комнате, шаги в которой глушил толстый, неярко раскрашенный персидский ковер, и остановился у висевшей на стене, рядом с окном, картины Фойербаха «Нана» – которую в последний момент, уезжая из ставки «Бергхоф», захватил с собой. – Есть что-то такое, Герман, что удерживает и хранит меня в этом мире. Сейчас я верю в это, как никогда. Удерживает и хранит ради того дела, которое задумано Высшими Силами.

– В этом просто невозможно усомниться.

– Взгляните, вон… – указал Гитлер на стол, где были разложены совершенно изодранные брюки и запыленный известкой, обожженный китель, на спинной части которого божественной меткой зияла внушительная квадратная дыра. – Могу ли я простить им это, Геринг?

– Это невозможно.

– И я никогда не прощу им, рейхсмаршал! – воинственно помахал пальцем перед толстым лицом Геринга, будто шеф военно-воздушных сил отговаривал его от мести. – Где сейчас Скорцени?

– Простите, фюрер, – Геринг непонимающе уставился на Гитлера. – Вы подозреваете, что это…

– Я могу подозревать кого угодно. Даже Господа Бога. Где он сейчас?

– Не… припоминаю, чтобы видел его сегодня в расположении ставки, – нервно повел шеей рейхсминистр, поправляя вспотевшими пальцами легкий китель своего белого с желтым отливом маршальского мундира. – Значит, вы считаете, что покушение связано с ним?

Какое-то время фюрер и рейхсмаршал оцепенело смотрели друг на друга: один – будучи твердо уверенным, что «первый диверсант рейха» попал под опальное подозрение; второй – пораженный самой мыслью о том, что кто-то может заподозрить в этом «героя нации».

«Кто угодно, только не он, – было начерчено в расширившихся от страха белесых глазах Гитлера. – Кто угодно, только не Скорцени».

– Послушайте, Геринг, – неожиданно перешел фюрер на официальный желчный тон. – Если покушение подготовил не самоубийца-одиночка, то могут возникнуть имена десятков, сотен его единомышленников и сочувствующих. Но я не желал бы – вы слышите меня, Геринг? – не желал бы, чтобы в связи со всей этой мрачной историей в числе подозреваемых, пусть даже вскользь, упоминалось имя Скорцени. Без достаточных на то оснований.

– Я понял вас, фюрер.

– Но даже если окажется, что основания есть, я сам, только я, могу определять степень его виновности, а следовательно, его судьбу.

– Только так, – поспешил заверить его Геринг, понимая, что опять умудрился испортить отношения с фюрером, которые уже как бы заново налаживались.

– Скажу тебе по секрету, Герман… Я прикидывал. Если, бы за это страшное дело взялся Скорцени, от «Вольфшанце» уже не осталось бы даже руин, а мы с вами сидели бы там, откуда недавно увезли Муссолини.

– Если бы во главе заговорщиков стоял этот штурмбаннфюрер… – охотно согласился рейхсмаршал.