Живко оглянулся назад, похмыкал и слегка придвинулся к Козарину.

– Разговор один есть, – понизил голос он. – Лучше бы нам сейчас переговорить, вряд ли кто услышит.

– Говори, – негромко отозвался Козарин, кивнув.

Живко задумчиво провел рукой по бороде.

– Я вчера все-таки прошелся до границы, – начал он. – Аккуратно шел, никто меня не заметил. И набрел… У нас там стена строится, – шепотом сказал он. – Где-то в два моих роста, каменная, огромная. Замуровывают нас, Козарин. Намертво. Вот тебе и Великий Острог. Вместо простых дозорных башен теперь стена, чтобы никто не вошел и не вышел.

– Эвона как… – отозвался Козарин спокойно, не отрывая глаз от дороги, но видно было, как от ярости напряглись желваки на его шее.

– Я к матери зашел, когда возвращался, – вполголоса продолжил Живко. – Рассказал – так она едва не прокляла их всех, а потом… В общем, предложила она уходить отсюда. Ее саму тут только мы и держим, она давно подумывала, да не хочет нас бросать. А теперь все страшнее и страшнее становится. Закроют нас здесь без входа и выхода. Мы с тобой и жены ладно, прожили бы, но за девочек страшно. Мать говорила, до нее слухи доходили, что совсем уж крепко за магов возьмутся. За всех, кого не выловили за эти годы. И у нас времени почти не осталось. Сейчас стена до ельника достроена. Я присмотрелся: строят быстро, однако еще несколько недель до того, как стена до болотной гати дойдет, есть. А дальше лес не наш, там я плохо его знаю.

– Даже не знаю… – растерялся Козарин. – И как нам мимо дозоров пробраться? Да и Ждана идти не захочет…

– Мимо дозоров я бы провел, – задумывается Живко. – А вот захотят ли… Знаешь, нам-то, может, и не будет особо ничего грозить, но девчушек надо спасать. Сгинут они здесь. Если бы хоть их с матерью отправить, пусть далеко от нас будут, зато живые.

– Одних? С Всемилой? – Козарин посмотрел на друга изумленно, но задумался.

– Да хотя бы и с Всемилой, – все так же тихо сказал Живко. – Мать хоть и долго пожила, но еще здоровая и крепкая. С ней они не пропадут. Да и знаю я, что в молодости знакома она была с кем-то из сольгардцев и галлов, сможет найти приют. Нельзя им тут оставаться: если тут стену построят да начнут частым бреднем всех перебирать, выйдут на них.

– Как же я с Горенькой-то расстанусь, – тоскливо проговорил Козарин, – и Ждана не пустит.

Живко побледнел, но твердо сказал:

– Мне самому хуже ножа мысль, что Ярушу не увижу, но лучше пусть не увижу, чем смотреть, как дочь на площадь выволокут, да сожгут там али камнями забьют. Времени думать нет, решайся, Козарин.

Учитель поморщился:

– Ты прав, – сказал он глухо. – Я с ней потолкую. Может, и пойдет вместе с твоей дочерью. А Ждане и говорить ничего не буду. Пусть потом голосит, когда Горя уже далеко будет.

Живко бросил взгляд назад. Его мать сидела рядом с женой и, казалось, принимала участие в оживленном разговоре Стояны и Жданы, однако Живко знал, что Всемила сейчас пытается уловить каждый шепоток, доносящийся с облучка.

– Побыстрее надо, – сказал он. – Вернемся сегодня и отправим обеих к матери, она лучше разъяснит. Посмотрел я на эту стену, живьем нас замуровывают, как есть. А девочек это пусть не коснется. Малые наши еще дети, подрастут, привыкнут, да и дара у них нет. Пусть девочки идут, Козарин. Если помогут боги, уже через несколько дней они все трое будут в безопасности. Я тоже Стояне говорить не буду, поплачет да и поймет, что так лучше. Хоть дочь в безопасности, пусть и далече от нас.

– Хорошо, – тяжело вздохнул Козарин, – пусть будет так. Вечером пришлю Горю к твоей матери. Все сделаю, лишь бы моей перепелушке хорошо на свете жилось.