Увидев начальника, Артюша поднялся со стула и вперил в Логунова наивный и виноватый взгляд. Глаза его излучали страдание, а на лбу, как не без злорадства отметил Борис Петрович, на этом превосходном тупом розовом лбу наконец-то появилась первая морщина. Во всяком случае, как-то просматривается легкая такая борозда… Или здесь, в коридоре, освещение такое? – тут же пожалел себя начальник. Но надо было как-то реагировать на серьезнейший проступок подчиненного. Вчера он, собственно, весь вечер только и делал, что «реагировал», вот гнев в свисток и вышел.

– Заходи… те, – не мог все-таки удержаться от колкости. Все знали, на «вы» он говорил с теми своими сослуживцами, кого не уважал. – Спали сегодня? – осведомился сухо.

– Да… то есть тут… подремал. Мы в три только закончили. Пока то-се…

– А какие же там особые-то дела? Мне еще в двенадцать Григорий звонил. Долгачев дело с собой забрал, «важняк»?

– Да, Василий Васильевич.

– Ну а ты наконец понял, что натворил?

– Понял, Борис Петрович. – Следователь опустил голову с красными оттопыренными ушами.

– Ну да, – хмыкнул неожиданно Логунов, – на, мол, начальник, руби повинную голову! А было б что рубить-то. Ладно, иди к себе, садись и сочиняй постановление о возбуждении уголовного дела в связи со смертью гражданки… имярек, последовавшей… и так далее. Надеюсь, тут тебя учить не надо. Приобщи к материалам имеющиеся протоколы допроса свидетелей. Они с тобой?

– Да, здесь, – словно обрадовался Артюша. – Василий Васильевич хотел их забрать, но я ж не мог отдать без решения… без разрешения. Вашего. И рисунок я оставил, показал только.

– А Долгачев что, очень хотел забрать?

– Я так понял, – неуверенно сказал Артюша.

– Ну и правильно понял. И поступил тоже правильно. Возбудим дело, подготовим документы, соответствующую сопроводиловку и, раз уж он так хочет, передадим ему. Пусть сам и разбирается, коли такой умный. Иди работай.

А сам тут же позвонил в Мосгорпрокуратуру.

– Василь Василич, отдохнул? Привет, это Логунов интересуется.

– Здравствуй, Борис, а я хотел сам тебе звонить.

– Телепаемся, значит?

– Вроде того. Слушай, а симпатичный этот парнишка-то у тебя. Та-акой важный! Быть ему «важняком», помяни мое слово. Но – не скоро.

– Эт-то точно! Значит, на себя хочешь взять дело, или я не так понял? Ты учти, у меня нет ни малейших возражений, просто хочу чистую формальность соблюсти, ведомственную, так сказать. Коли решил, пусть уж твой моему позвонит, ну и оформим соответственно.

– Очень хорошо. Я сейчас поеду отдохну маленько, а ты паренька этого ко мне со всем хозяйством подошли… часам эдак к двум. Устроит?

– Мы ж коллеги, следователи, так сказать, хотя и из разных епархий. – Логунов знал, как любит этот «важняк» прямые проявления уважения к себе. Щеки надувает. – Мое почтение, Василь Василич.

Очень хорошо, лучше и быть не может! Пусть «важняк» сам раскручивает это дело, в котором уже сейчас, по мнению лучшего опера из всех, с кем довелось работать Логунову, Гриши Синева, имеется полтора десятка вопросов без ответа. И подключать к этому откровенно гиблому делу все свои силы Логунов просто не мог. Значит, оно логично переходило бы в разряд «висяков». А именно этого только и не хватало следственному отделу на метрополитене, прозорливым начальником которого он справедливо себя считал. И не без основания.

Общаться с Константином Дмитриевичем Меркуловым всегда было для Турецкого делом необычайно приятным. Во всех отношениях. Особенно если ты, ко всему прочему, отсутствовал в родной тебе Генеральной прокуратуре длительное время и никоим образом не страдал от разлуки.