– Позвони, – согласилась Маренн. – Кто действительно никогда не расстроит Агнесс, так это Науйокс. У него аппетит зверский.

– Голодное детство. Нам его не понять.

– Конечно.

В зале Берлинерхалле только что закончилось первое отделение концерта, на котором исполняли отрывки из вагнеровского «Лоэнгрина», переложенного для оркестра, но Маренн не было среди публики, хлынувшей в фойе и оживлённо обсуждавшей выступление Караяна. Заблаговременно покинув зал, Маренн уже находилась в номере люкс небольшого отеля «Кронпринц», расположенного как раз напротив сверкающего вечерними огнями Берлинерхалле. Пройдясь по номеру, она остановилась у портрета австрийской императрицы Зизи.

На этом портрете, занимавшем всю стену напротив окна, художник изобразил Зизи во весь рост. Казалось, императрица, стоявшая в парке Шенбрунского дворца, только сейчас заметила зрителя и повернулась к нему вполоборота. Длинные распущенные волосы выглядели так, как будто их шевелит лёгкий ветерок, но полностью перенестись воображением в парк у Маренн не получалось. На картине был ранний вечер, а сейчас была почти ночь, и в номере царил полумрак, так что отблески огней, освещавших Берлинерхалле, скользили по каштановым кудрям Зизи, украшенным бриллиантовыми звёздами, по белому платью, по красивым обнаженным плечам и по белому вееру, который императрица держала в руках.

– Это копия портрета, написанного Францем Винтерхальтером по заказу императора Франца Иосифа, – произнёс граф фон Эстерхази из-за плеча Маренн. Та не услышала, как он подошёл, потому что Эстерхази ступал по мягкому ворсистому ковру, заглушавшему звук шагов. – Оригинал находится в Хофбурге, в Вене, а раньше украшал рабочий кабинет императора.

– Я знаю, – кивнула Маренн. – Хотя в Хофбурге при императоре я была только один раз, когда меня совсем маленькой девочкой привозили с ним знакомиться. Но когда уже стала взрослой, после падения Габсбургов и моего возвращения из Америки, когда я работала с Фрейдом, я частенько посещала Хофбург и Шенбрунн. Мне нравилось смотреть на изображения моей прабабушки, на обстановку, в которой она жила, и прикасаться к вещам, которыми она пользовалась.

– Многие в Вене уверены, что в вашем лице Зизи вернулась к нам, ваше высочество, – мягко заметил граф. – Ведь она покинула грешный мир до срока, насильственно. Её жестоко убили заточкой. Душа её не успокоилась, потому что не выполнила до конца своего предназначения. А вы удивительным образом похожи на прабабушку внешне.

– Да, как ни странно я пошла в баварскую породу. И ничего не взяла ни от французов де Монморанси, ни тем более от своих бельгийских родственников по линии принцессы Стефании. Это кстати, слава богу, – Маренн улыбнулась. – Мне даже повезло, наверное. У моей бабушки, если верить хотя бы её собственным мемуарам, был очень скверный нрав. Вот характер у меня скорее в французов, полегче, чем у баварцев Виттельсбахов.

Собеседники немного помолчали, а затем Эстерхази, увидев, что его гостья с интересом оглядывает обстановку номера, признался:

– Я постоянно держу этот номер для себя и всегда останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Берлин. По моему желанию хозяин все сделал здесь так, чтобы интерьер напоминал мне об Австрии, той Австрии, которую я люблю. Не нынешней.

– Это чувствуется, – согласилась Маренн. – Как будто ненароком оказываешься в Вене. Мне сказали, вы имеете отношение к Морису Эстерхази, который был министром при моем прадеде.

– Да, я его правнук по прямой линии, ваше высочество, – поклонился граф. – Я счастлив, что мне выпала возможность увидеться с вами. Вальтер сказал мне, что здесь я могу говорить прямо, без обиняков, – Эстерхази отошел к окну и взглянул на улицу.