– Ты обществу мешаешь, – нашелся Илья.

– А общество твое – это кто?

– Вообще… – он широко повел рукой. – Люди.

– А я – кто?

Илье захотелось ответить позаковыристей, но на ум ничего не пришло.

Пора кончать, понял он. Этот восьмидесятибалльный дебил нарочно голову дурит, отвлекает.

– Мне не избежать… – сказал Тарасов. – Судьба человека не может отличаться от судьбы человечества. Сознательное упрощение… автоэнтропия, если угодно, и как результат – самозаклание. Я к твоим услугам, палач.

Илья кончиком ножа почесал себе спину.

– Я не палач.

– Тогда санитар. Любая мотивация хороша, если она действенна.

– Тарасов… сколько у тебя баллов?

– Ты в курсе, – он медленно надел очки и расправил плечи. – Режь меня, санитар. Спасай свое общество.

Что-то было не так. На месте врача Илья без сомнения поставил бы диагноз «болен мозгами». Но сейчас он играл роль не медика, а судьи, и диагноз приравнивался к смертному приговору. Тарасовым, конечно, надо было заниматься – лечить, лечить и лечить. Но не убивать. Если казнить всех странных людей, то на Земле, считай, никого и не останется.

– Царапин! – проскрежетало в динамике. – Ты сделал?

– Нет… – обронил он.

– Связь!

Илья выругался и, нажав кнопку, ответил:

– Нет еще. Но я на месте. Кое-что выясню…

– Царапин, не трепись с ним. Выполняй и уходи. Быстро!

– Начальство беспокоит? – улыбнулся Тарасов, снова снимая очки.

– Что ты молчишь, Царапин? – гаркнули за ухом.

Тарасов, глядя на Илью, затрясся от безмолвного смеха и потянулся к карману, из которого торчал белоснежный платок.

– Царапин! Вопросов объекту не задавать! – надрывался динамик, тревожа какой-то хилый нерв возле уха. – Объект опасен. Предупреждаю тебя, Царапин!..

– Да всё, всё!.. Всё! – повторил Илья, прижимая часы к подбородку.

Он на секунду выпустил чера из поля зрения, а когда шевельнулся, увидел, что тот находится гораздо ближе, чем раньше. Тарасов завершал длинное движение правой кистью, в которой вдруг что-то блеснуло. Не позволяя себе анализировать, Илья выбросил вперед руку с ножом, выбросил так резко и далеко, как только мог. И, почувствовав, что попал, провернул лезвие в обе стороны.

Рефлексов за четыре года спокойной жизни он не утратил. Илье приходилось сидеть не только на западе Европы, но и в местах менее комфортных, например, в Африке или на юге Камчатки, где слово «юг» кажется издевательством. Правильно вести себя в тюрьме Илья научился еще в первый срок, и особых проблем у него не возникало, но, кроме проблем особых, были и рядовые, каждодневные – они-то и дали ему множество полезных навыков.

Голос за ухом всё говорил и говорил, но Илья уже не слушал. Голова кружилась от зуда, и чтобы как-то занять руку, он продолжал колоть тело – сначала сползающее, а потом и лежащее. Силы в этих ударах было меньше, тупой нож не входил и наполовину, но прежде чем Илья выдохся и упал в кресло, вся комната покрылась мелкими бордовыми брызгами.

– Заткнитесь вы там… – прошептал он.

– Выполнил? Как?

– «С особой жестокостью», – безразлично произнес Илья.

– Результат гарантирован?

– Да уж…

– Хорошо, уходи. Не забудь о следах!

– Не забуду, – он внимательно осмотрел заляпанные ладони. – Следы уберу. Вот отмоюсь ли…

– Что?! Царапин, что у тебя?

– Ладно… отбой.

Тарасов, распластавшись, занял всё свободное пространство, и чтобы выйти из комнаты, Илье пришлось оттаскивать его в сторону. Правый кулак мертвого чера задел за ножку кровати, и из него что-то выскользнуло. Илья присел на корточки и подцепил предмет ножом. Одна из дужек отломилась, а стекла были измазаны кровью и уже не блестели.

Зайдя на кухню, Илья пустил воду и нагнулся над раковиной. Поплескавшись минут десять, он достал расческу и машинально причесался.