На сердце Ухова несколько полегчало, он подумал, что ему, благодаря хорошо разыгранным сценам с раскаянием, удалось избежать столкновения с Клюевым, которого он не любил и боялся одинаково сильно.

Об Ивине Владимир Степанович никого больше не спрашивал: опасался быть заподозренным в неискренности его осуждения.

Остаток своего отпуска Ухов провел относительно хорошо: ездил в село, рыбачил, купался. В управление он больше не ходил, а течь у смесителя ванны ему устранили работники ЖЭКа.

Первый рабочий день его проходил в нормальной деловой обстановке, если опустить то, что начался он с маленькой неприятности: за завтраком Владимир Степанович, потянувшись за хлебом, нечаянно опрокинул солонку. Он обеспокоено взглянул на жену: после случаев с черной кошкой, возвращением за очками и встречи с женщиной, тащившей пустое ведро, он не то, чтобы стал суеверным, но отмахнуться от этих примет уже как-то не мог.

– Говорят, что просыпать соль – к ссоре? – смущенно произнес Владимир Степанович.

– Медведь неуклюжий, – упрекнула его шутливо жена, восстанавливая на столе порядок. – Считай, что ссора уже состоялась. Забудем об этом.

И Ухов сумел отключиться от мыслей о неприятном.

Колючкина быстро ввела его в курс текущих проблем, он ответил на все вопросы любопытных сотрудников относительно своего отпуска и жизни в других городах, где ему удалось побывать за время своей поездки на север. После обеда Владимир Степанович уже полностью вошел в рабочую колею, уверенно, со знанием обстановки, отвечал на телефонные обращения и сам сделал несколько звонков на подшефные предприятия. О казусе с Ивиным он не вспомнил даже в обеденный перерыв, и когда ему по внутренней связи секретарь Клюева передала, что тот его вызывает к себе, Владимир Степанович нисколечко не встревожился. Он был уверен, что его вызывают по вопросам работы отдела. Он взял папку с рабочими документами, провел ладонью по лысине и, как обычно, с достоинством вышел из комнаты.

Ждать приема ему не пришлось ни секунды.

– Входите, входите, – секретарь рукой показала на дверь кабинета, – Юрий Борисович один, он только вас дожидается.

В глазах всезнающей секретарши мелькнула тревожная тень, но Ухов ее не заметил. Он в полном спокойствии вошел в кабинет, закрыл за собой массивную дверь и… замер у входа.

Клюев резко, как будто в его изнеженный зад всадили сапожное шило, соскочил с кресла и ринулся к Ухову.

– Ты ш-ш-то?!! – зашипел он в яростном гневе. Губы его кривились, разбрызгивая слюну, седые усы топорщились, и Ухов сразу же вспомнил шипенье вокзальной кошки. – Ты што про меня распускаешь дикие сплетни?! Это я-то, по-твоему, расправляюсь за критику?! Я?!!.. Я, который вас всех вынянчил и взлелеял?! И до сих пор таскаю, как слепых котят вот в этих ладошках! Оберегаю, чтобы не шлепнулись об асфальт голыми задницами!.. Так ведь и будет, стоит мне только развести руки!

Взгляды двух седоголовых мужчин сошлись друг на друге. Зрачки у Клюева сузились и, казалось, что испепеляющие лучи вонзились в расширенные от страха зрачки Владимира Степановича. Он задрожал вдруг, как холодец: он понял причину бешенства нависшего над ним начальника управления. Это он, Ухов, своими пространными оправданиями и объяснениями причин отмежевания от Ивина, создал обстановку, в которой Ивин стал недосягаем для Клюева: кто захочет приклеить себе ярлык душителя критики?! «Своей болтовней я защитил Ивина надежной броней! Докажи теперь, что сделал это я непродуманно!»

– Тебе что, больше нечем заняться?! – раскатисто гремел начальственный голос, сбивая обрывки мыслей несчастного Ухова в кучу, как мусор.