Вызывает серьезные вопросы и то, что московское правительство, в течение нескольких лет упорно и методично добиваясь от различных государств выдачи Акундинова, так и не смогло предъявить ему достаточно серьезных обвинений. Во многих официальных грамотах его обвиняли в том, что он «покрал многую царскую казну», но при допросе в Москве следствие об этом как будто забыло и интересовалось лишь происхождением Акундинова и тем, как опровергнуть его родство с Шуйскими.

Если он был всего лишь мелким мошенником, то наказание, учиненное ему, не соответствует тяжести его преступления. По русским уголовным нормам того времени, воры и должники осуждались на виселицу или же подвергались правежу, т.е. битью кнутом. Четвертовались исключительно государственные преступники за умыслы против властей и монархов.

Единственная его явная вина заключалась в том, что он называл себя князем Шуйским. Но было ли это большим преступлением, учитывая то, что он не поднимал мятежа, и у него не было многочисленных сторонников, готовых с оружием в руках отстаивать его права? Примерно в эти же годы другой самозванец, Иван Луба, польский подданный, выдавал себя за царевича Ивана, сына Лжедмитрия I и Марины Мнишек. По требованию царя Михаила Федоровича Польша выдала самозванца Москве, но он был отпущен с миром на родину после того, как признался в своем обмане (8).

Весьма странно воспринимается и то обстоятельство, что еще в 1650 году русское правительство, добиваясь от Богдана Хмельницкого выдачи Акундинова, не считало его опасным государственным преступником. В царской грамоте, посланной гетману, по поводу самозванства говорилось следующее:

«И будет он Тимошка от того своего воровства отстанет и к нам, великому государю, вину свою принесет, только мы великий государь, не смотря на его непристойные враки, для его гетманова челобитья пожаловали, велели его принять, и он бы на нашу государскую милость был надежен и ехал в Путивль без всякого сумнения» (9).

Но уже через год-полтора отношение к Акундинову резко изменилось. Русское правительство заняло непримиримую и враждебную позицию, и о прощении уже не могло идти и речи.

Стоит заметить, что одновременно с Акундиновым в Польше, в Крыму и Турции появлялись многие подозрительные личности, выдававшие себя за потомков русских царей. Но ни одного из них не преследовали с такой неумолимой настойчивостью, как Тимошку.

Можно ли все это объяснить некой непоследовательностью и противоречиями в действиях русского правительства?

Скорее всего, дело заключается в другом. Действия русского правительства были последовательными и целенаправленными, но «расспросные речи» Тимошки и протоколы его допросов вряд ли дошли до нас в полном виде. Олеарий упомянул о том, что Акундинова дополнительно допрашивали относительно «некоторых пунктов». Видимо, в этих пунктах и была заключена главная тайна и главное политическое преступление самозванца. Но, он не пожелал их раскрывать, унеся с собой в могилу и тайну своего происхождения, и тайну своих подлинных похождений. Некоторые подробности их совместных похождений мог раскрыть на следствии Константин Конюхов, товарищ Акундинова. Но протоколы его допроса исчезли из архивов.

Возможно ли теперь, хотя бы в малой степени, восстановить истинные детали жизни и деятельности этого загадочного самозванца? Я полагаю, что не на все, но на некоторые вопросы все же можно ответить.

3. Самозванец, его сословное происхождение и покровители

Соглашаясь с правительственной версией о том, что Тимошка был сыном незнатных родителей, невозможно не обратить внимания на одну примечательную деталь. Женой Акундинова была внучка архиепископа Вологодского Варлаама. Сведений об этом человеке сохранилось весьма мало, и мы не можем с уверенностью сказать, из какого сословия он происходил. Но, можно предположить, что архиепископ Вологодский и Великопермский был знатного дворянского (если не боярского) рода, чем и объясняется его высокий сан и быстрое продвижение по церковной иерархической лестнице (10). Примеров тому, что подобных высот в то время на Руси достигали люди незнатные, практически нет. Один патриарх Никон сделал быструю карьеру, но здесь сказалось расположение к нем царя Алексея Михайловича.