– Ох и капризная же особа ваша спутница, сударь! – обратилась она с порога к бородачу. – Всё-то ей не по нраву! И сено-де гнилое и жёсткое, а куры? Это моих-то красавиц обозвать старыми и хромыми? Да где это только видано, сударь, чтобы на доброту, гостеприимство и радушие отвечать такой чёрной неблагодарностью! А коза? Ну чем, скажите на милость, не угодило ей бедное животное? За что она её по морде-то? Ну подумаешь, полюбопытствовала моя ненаглядная, кто это там пришёл. Так что же лупить её по морде теперь? Раз барышня ваша такова, то…

Но бородач не позволил старухе договорить:

– То две золотых монеты, думаю, помогут забыть жестокие обиды, нанесённые вам, уважаемая, дерзкой барышней! – и он потянулся к увесистому кошельку, надёжно пристёгнутому к поясу.

Услышав бряцание денег старуха явно воодушевилась и повеселела, но, вовремя сообразив, снова приняла скорбный вид и продолжила:

– Ах, милостивый государь, я вижу в вас человека честного и благородного, поэтому, думаю, вы согласитесь, что два золотых – это только ночлег и радушие, которое мы оказываем, принимая вас, а как на счёт куриц, которых выбрала ваша барышня? А выбрала-то она самых наилучших моих несушек… – старуха скорбно опустила глаза к полу и в одном из них (Герберт готов был поклясться в этом!) блеснула одинокая слеза.

– Конечно, конечно! Ваши дивные жирные несушки, думаю, стоят не менее золотого, – и бородач потянулся за ещё одной монетой.

Не желая упускать удобного случая старуха снова перешла в наступление:

– А как же моя несчастная коза? У вашей барышни, сударь, очень тяжелая рука! Бедное животное так и осело после её оплеухи! А что если моя красавица потеряет молоко? Уж будьте честны до конца и добавьте ещё три золотых.

– Думается, дражайшая хозяйка, что даже если ваша красавица потеряет молоко и вам придётся забить её на мясо, то вы не выручите за неё более пары золотых? – усмехнулся бородач.

– Ах, сударь мой, грешно вам насмехаться над бедными людьми. Да и какая сейчас торговля? Пираты бесчинствуют, да ещё этот одноглазый, будь он неладен, отвадил всех от нашего дома! – и старуха укоризненно посмотрела на сына.

– Мама! – запротестовал было коротышка.

– И не спорь со мной, Жаки! Я знаю, что говорю! С тех пор, как появился в наших краях этот господин, дела идут всё хуже и хуже!

– Но…

– Я знаю, что говорю, Жаки! Вот и дорогой наш гость, думаю, заметил, как мы тут бедствуем и не откажется воздать должное нашему радушию?

Герберт усмехнулся и достал пять золотых монет. Сморщенная и тёмная, как сухая курага, ладонь потянулась к деньгам.

– Но сударыня, – заговорил гость, всё ещё крепко зажимая монеты в кулаке, – за эти деньги я бы хотел получить ещё пару мисок супа для меня и моей спутницы, ну и конечно, молоко вашей козы, пока бедняжка его не лишилась.

– Ну конечно, конечно, получите! – затараторила старуха, не сводя взгляда с денег. – Жаки принесёт их вам немедленно!

Монеты со звоном упали в раскрытую ладонь.

Через минуту Герберт, вооруженный кувшином молока, вышел на задний двор. Метрах в пятнадцати от дома возвышался хлев, которому, видимо, и выпала честь стать сегодня ночлегом. Герберт вошел. Под ногами его зашуршали побеспокоенные куры, довольно потрёпанные, а местами и вовсе плешивые, что явно свидетельствовало в пользу их юного возраста. (Про себя Герберт отметил, что на базаре не дал бы за них и ползолотого!) Обойдя насест Герберт увидел лестницу, ведущую наверх, где были устроены своеобразные полати, заваленные сеном. Подниматься по хлипкой, подгнившей лесенке да ещё и с полным кувшином в руках было довольно неудобно, поэтому ловким движением бородач сбросил тяжёлые сапоги и плащ. Наверх он вскарабкался довольным собой и в прекрасном расположении духа.