Стоит сопоставить то, что сказал Робеспьер о Мирабо, с тем, что Мирабо несколько позже сказал о Робеспьере, который был лишь в начале своего трудного пути к вершине власти и был по-прежнему «одним из тысячи двухсот». Но Мирабо уже заприметил этого человека и сказал: «Он далеко пойдет – он верит во все то, что говорит».

О самом Мирабо сказать такое никак невозможно. Как-то раз, когда Мирабо произнес блистательную речь, к нему подошел знаменитый актер Моле, звезда «Комедии Франсез», и воскликнул: «Боже мой, какая речь! И с каким выражением вы ее произнесли! Как вы ошиблись, сударь, с призванием!»

Мирабо весело расхохотался, после этого он отправился под руку с Демуленом к себе домой и угостил того роскошным ужином. Это было не вполне уместно, если учесть, что речь была о грозящем банкротстве государства и Мирабо страстно говорил в ней о страданиях народа.

Робеспьер не пошел бы на роскошный ужин – по крайней мере, после подобной речи – и, вероятно, сильно возмутился, если бы услышал о своей речи нечто подобное. Но…

Это тот самый вопрос, который много лет спустя поднял Солженицын: следует ли «жить не по лжи». Действительно ли этот рецепт хорош? Во всяком случае, он нехорош для политика. Потому что тогда получается то, что произошло с Робеспьером: он, как говорила о нем Манон Ролан, «убаюкал свою совесть силлогизмами», поскольку совесть была беспокойной. И в результате стал автором кровавого закона от 22 прериаля. С Мирабо этого бы не случилось, у него было много пороков, но он не любил крови.

Мирабо не очень-то верил в то, что говорил, но он говорил дело. Робеспьер твердо верил, что говорит правду, что выступает за святое дело. Но так ли это было?

Однако вернемся к первым дням работы Собрания, к тем дням, когда оценка Робеспьера была во многом справедливой. Мирабо упорно борется, много выступает, но пока что его не очень-то слушают. Одновременно он борется и за умы рядовых французов, избирателей.

Мирабо был, пожалуй, первым, кто по-настоящему оценил роль общественного мнения в политике вообще, и в революциях – в особенности.

Вспомним хотя бы русских генералов: Барклай де Толли был генералом явно не хуже Кутузова, однако остзейскому немцу не доверяли, а Кутузов смог себе позволить сдать Москву. Или менее известный пример: генерал Паскевич достиг намного больших успехов, чем Ермолов, однако общественное мнение России считало, что он – удачливый неуч («говорят, что он пишет без запятых, зато говорит с запятыми»), а Ермолов – великий человек, интригами отстраненный от командования.

Не то чтобы другие этого уж совсем не знали, но другие, зная силу общественного мнения, на том и останавливались. Мирабо же извлек из этого практический урок: с первых дней работы Генеральных Штатов он начинает издавать газету. Своим величайшим политическим чутьем он понял, что именно газета (других СМИ тогда не существовало) – то, что требуется, чтобы его мнение стало мнением всей Франции.

Газета первоначально вышла под названием «Газета Генеральных Штатов». Неккер, возглавлявший тогда правительство, не нашел ничего лучше, как запретить ее. Мирабо мгновенно находит ответ – он начинает выпускать, по сути, ту же газету, но уже как «Письма к моим избирателям».

Перелом настроений в пользу Мирабо происходит 23 июня. В этот знаменитый день король, которому надоело бездействие Генеральных Штатов (подумать только: полтора месяца они не могут решить, как им проверять депутатские полномочия: вместе или порознь, по сословиям?), собрал всех депутатов, произнес несколько сердитых слов и ушел.