Конечно же жизнь не стояла на месте, и императоры вынуждены были кое-что реформировать. Однако при этом они неизменно подчеркивали, что не вносят ничего принципиально нового, а лишь восстанавливают по какой-либо причине забытые старые добрые порядки. Например, вводя новшества в управлении провинцией Писидия (объединяя полномочия военной и гражданской власти в руках претора – своеобразного генерал-губернатора), Юстиниан І считал необходимым снабдить свою Новеллу по этому поводу следующим развернутым введением, удостоверяющим, что все новое – хорошо забытое старое: «Никогда бы, думаю, и старые римляне не были в состоянии составить свою обширную империю при посредстве малых и незначительных административных органов и через них всю, так сказать, вселенную захватить и привести в порядок, если бы они, системой снаряжения в провинции высших сановников, не приобрели авторитетного и почетного положения и не предоставили гражданской и военной власти таким людям, которые оказались способными пользоваться той и другою. Такие начальники носили имя преторов, им предоставлялась и административная, и законодательная власть, почему и судебные учреждения стали называться преториями. Размышляя об этом, снова вводя в управление древние обычаи, воздавая почтение ромейскому имени и усматривая, что в необширные провинции назначаются ныне две власти и никакая из них не отвечает своему назначению, почему в тех провинциях, где есть гражданский и военный начальник, всегда происходят между тем и другим раздоры и распри из-за широты власти, – мы пришли к решению соединить ту и другую власть, то есть военную и гражданскую, в одну схему и дать получившему такое назначение снова наименование претора».

В плане выяснения отношения византийцев к изменениям интересен пример василевса Исаака І Комнина (1057–1059 гг.), с невиданной энергией проводившего реформы, от которых лихорадило страну. Вскоре, простудившись на охоте и считая свою болезнь смертельной, он ушел в монастырь, готовясь к смерти. В глазах современников именно эта неуемная реформаторская деятельность и стала причиной несчастий императора. Михаил Пселл писал о нем: «Он все хотел преобразовать, и Византийскую империю, разраставшуюся в течение многих лет, торопился сразу обстричь. <…> Если бы кто-нибудь надел на него узду, Исаак постепенно бы обошел всю вселенную, повсюду одерживая победы, и никто из императоров прошлого не мог бы с ним равняться».

Как видим, нестабильность императорской власти вследствие отсутствия ее наследственности была не единственной и уж точно не главной причиной, позволяющей отрицать наличие в Византии тоталитаризма. Власть василевса была не безграничной – она была мощно ограничена традицией. Василевс обладал абсолютной и неограниченной властью далеко не во всех сферах жизни общества и мог реализовывать свое всевластие с разной степенью эффективности. В связи с этим Византийскую империю нельзя отождествлять с деспотией восточного образца, в которой царь имел полную, безграничную и безоговорочную власть над жизнью подданных и общества в целом. В Ромейской империи император, безусловно, стоял над подданными, но было и то, что стояло выше самого василевса, ограничивало пределы и определяло границы его власти – традиция.

Оригинальность византийского государства была обусловлена синтезом трех таких традиций: античного наследия эллинистического мира, римской имперской государственности и ортодоксального христианства. Именно равнодействующая этих трех мощнейших начал, имевших либо получивших глубокую поддержку ромейского общества, выступала качественным ограничителем всевластия василевса и, соответственно, государства над подданными.