– Так что, справитесь? – снова задал Васькин муж мне все тот же вопрос.

– Все зависит в том числе и от вас, Александр, – серьезно ответила я. – От того, насколько честно вы сейчас ответите мне на один вопрос.

– Только на один? – удивился он и пожал плечами. – Что же, задавайте. Я отвечу на любой вопрос, если это поможет вам найти картину.

«Странно он как-то ответил, – мелькнула у меня мысль. – Любой другой на его месте сказал бы, что честный ответ на мой вопрос помог бы мне найти не саму картину, а того, кто ее украл. Он же сказал… то, что сказал. Словно знает уже, кто взял картину, и осталось только выяснить, куда этот человек ее подевал».

Я опять подумала про его сыночка Игорька. Но вопрос, который все это время не давал мне покоя, был совсем даже не о сыне Алика.

Я набрала полную грудь воздуха и решительно спросила:

– Александр, скажите честно, где вы провели сегодняшнюю ночь и почему не отвечали Василисе на ее звонки?

И мы с Василисой посмотрели на Алика в ожидании ответа на этот важный для каждой из нас по-своему вопрос.

Великие драматурги Станиславский и Немирович-Данченко по достоинству бы оценили паузу, которая повисла в студии после моего вопроса.

Первой не выдержала Василиса.

– Алик! – воскликнула она нетерпеливо и с возмущением в голосе. – Почему ты молчишь?

Художник, поджав губы и опустив голову, что-то внимательно высматривал у себя под ногами. Потом поднял голову и, посмотрев на жену, твердо сказал:

– Василиса, мне надо поговорить с Татьяной с глазу на глаз. Ты бы не могла оставить нас одних?

Василиса дернулась от его слов, как от пощечины, и слегка побледнела. Но потом взяла себя в руки, и я снова увидела перед собой ту самую решительную и задиристую Ваську, которую знала в школе. Она прямо и строго посмотрела на меня, а потом на мужа и ответила, обращаясь к нему:

– Хорошо. Поговорите. Я пойду готовить обед. Но хочу сразу предупредить. Если у тебя появились от меня какие-то тайны, то лучше тебе будет потом о них мне рассказать все честно.

Она с гордо поднятой головой вышла из студии и прошла на кухню, не забыв плотно закрыть за собой двери.

Художник посмотрел супруге вслед с некоторым смятением, а потом, тяжко вздохнув, жестом пригласил меня пройти следом за ним в его кабинет. Там мы уселись по обе стороны стола, и он выжидающе посмотрел на меня.

– Что вы хотите знать? – усталым голосом спросил он.

– Я уже говорила, – твердо ответила я. – Мне нужен ваш честный ответ на вопрос: где вы были этой ночью и почему не отвечали на звонки Василисы?

– Я не думаю, что ответ на этот вопрос поможет найти картину, – не очень уверенно произнес Алик. – Не стоит заострять на этом внимание.

– А я считаю, что кража картины и ваше отсутствие связаны, – твердо заявила я и рассказала ему все свои соображения и про ключи, и про то, что вор очень даже представлял, куда нужно идти и что именно красть.

– К тому же, – уверенно сказала я, – мой опыт мне подсказывает, что такое удачное совпадение двух подозрительных событий говорит о том, что тот, кто совершал кражу, точно знал, что вас в эту ночь не будет дома. А это значит, и риск, что вы неожиданно войдете в студию в неподходящий момент, минимальный. Почему-то ворам было важно подстраховаться. Скажите, вы ведь часто работаете в студии допоздна?

Вишневский в задумчивости посмотрел на меня и сказал:

– Что ж, возможно, вы правы. – Потом он кивнул, словно стряхивая с себя оцепенение, и решительно произнес: – Хорошо, я все вам расскажу. Но я очень прошу – не рассказывайте Василисе то, что сейчас услышите. Лучше я потом ей сам все объясню. Идет?