, оказалось совершенно достаточно, чтобы усмотреть в них сущность и стиль русского искусства, его происхождение, составные элементы и высшую точку его развития, сверх того, прозреть в его будущность и начертать самые пути, по коим оно должно шествовать. Книга имела невероятный успех и во Франции, и у нас. Как все выходящее из ряду вон, производила и не перестает еще производить она самые противоположные действия. Ее превозносят и порицают, ставят на пьедестал как откровение истины и топчут в грязь, как легкомысленный памфлет, ее встречают с симпатиями и сарказмами, по ней учатся и над нею издеваются и смеются.

Автор задался отважною мыслью открыть настоящее национальное русское искусство и своим открытием этой новой, доселе неведомой области изящного действительно изумил не только французов, которые вообще мало знают наше отечество, но и русских, для которых, надобно сказать правду, русское искусство – дело темное, спорное, мало известное, а для большинства – и вовсе не имеющее ни значения, ни интереса. Таким образом, самые обстоятельства воодушевляли к исследованиям и поискам, внушали решимость, придавали смелости и отваги. Надобно было нанести удар, чтобы пробить кору невежества и равнодушия, под которою таилось искомое зерно открытия.

Каким же образом могло быть совершено такое капитальное открытие человеком, который мало знает Россию и ее историю и который имел под руками самые скудные материалы и пособия по вопросу, какой он взялся решить?

Вещи познаются из сравнения. Это общее место получило в настоящее время новый смысл, когда в пауке водворилось господство сравнительного метода. Чтобы определить национальность в русском искусстве, надобно было решить, чем отличается оно от искусства других народностей Запада и Востока. Виолле-ле-Дюк своими образцовыми, настольными руководствами по архитектуре, мебели, орнаментике снискал всеобщую известность и уважение. Он отличный знаток художественных стилей, не только готического, романского, византийского, но и восточных, – в Сирии, Грузии и Армении, в Персии, Египте, Ассирии, Индии, Китае; что же касается до искусства французского, то он – решительно авторитет. Это один из самых даровитых мастеров своего дела, который с практическою деятельностью соединяет обширные познания и тонкий вкус. Он изощрил проницательный взгляд свой многолетнею опытностью и разносторонними наблюдениями. Стоит только взглянуть ему на художественное изделие, чтобы определить его стиль и эпоху. Полагаясь на свои знания и проницательность, он смело решает вопрос в стилях сложных, каковы византийский и романский. И в том и другом есть значительная примесь элементов восточных, сверх того, в романском во всей очевидности выступает элемент византийский. Потому во всяком изделии русском, будь оно византийского или романского происхождения, можно усмотреть стиль азиатский – иранский, ассирийский, даже индийский и туранский. Таким образом, остроумию и отважности французского архитектора русское искусство предоставляло самое широкое поприще; а именно:

На 1‐й табл. при стр. 33 приложены у него (рис. 1 и 2) два снимка с византийских заставок X века; ту и другую он характеризует стилем славянским, несмотря на то что первая – из рукописи, принадлежавшей некогда патриарху Константинопольскому Иеремии. Необыкновенно смелая, но вместе с тем счастливая мысль, хотя бы в данном случае была и неуместна. Болгары в X веке, в блистательную эпоху царя Симеона, особенно могли осложнить своим влиянием разноплеменную, сборную национальность Византии и внести некоторые элементы в стиль ее искусства. Читатель отмечает 33‐ю стр. в книге французского архитектора и ищет дальнейших подкреплений и более ясного и точного развития этой счастливой мысли, но – напрасно: автор вовсе забыл свою счастливую мысль; что же касается до болгар или сербов, то, как кажется, ему и в голову не приходила мысль о значении этих славян в истории письменности и литературы Древней Руси; потому нигде в книге даже не упоминается о них. Надо полагать, что под