Всей компанией мы направились к причалу, где нас поджидал лоцман, напоминавший по виду клубок из грубой шерсти. Повинуясь его хриплым указаниям, мы передвинули «Дульчибеллу» на стоянку у противоположного берега, поближе к остальным судам. Захватив свои ружья, мы вернулись в домик, и последовал еще один перекус. Когда пришла пора выходить, опускались уже сумерки. Переправившись через полосу болот, мы заняли стратегические позиции вокруг застоялого пруда. Ганса отрядили в качестве загонщика, и результатом стали отличный селезень и три утки. Стоит признать, все они были сбиты из ружья лоцмана, – сказалась, быть может, сыновняя преданность Ганса, а быть может, эгоизм, с которым его родитель выбрал для себя лучшее место, но в любом случае охотничья вылазка наша увенчалась сокрушительным успехом. Оный был отпразднован музыкой и пивом, как и прежде, а лоцман тем временем, усадив на каждое колено по внуку, плел цветистые дифирамбы здешнему краю и своему райскому в нем существованию.

– Много пива, много мяса, много денег, много уток, – подытожил он свой обзор.

Как ни странно, но Дэвис, хоть и весьма оживленный, слушал как-то рассеянно. И это когда перед нами оказался столь бесценный оракул! Именно на мою долю выпало черпать полезную информацию: подробности о времени, погоде и наиболее удобных местах охоты, а также намеки на людей, с которыми неплохо бы установить добрые отношения. Не знаю, отвечали ли мне взаимностью, но я проникся к лоцману живейшей симпатией, поскольку он без устали твердил, что с круизами на этот год пора заканчивать. По его мнению, безумием с нашей стороны было так затягивать, а еще большим безумием – обитать «на таком маленьком суденышке», когда можно с комфортом жить на берегу, не испытывая нужды в пиве и музыке. Меня прямо подмывало поднять тему перехода на Северное море, просто чтобы посмотреть, как сникнет Дэвис под градом насмешек знающего человека. Но мне не хотелось портить приятелю жизнь теперь, когда все пошло так хорошо. Фризские острова казались экстравагантной шуткой, и я даже не вспоминал про них, когда мы, обменявшись прощальными уверениями в вечной дружбе с добрым лоцманом и его семьей, погребли к «Дульчибелле».

В тот вечер мы с Дэвисом ощущали себя добрыми друзьями. Впрочем, скорее, это относилось ко мне, потому как, ложась спать, я оставил его сидеть посасывающим пустую трубку и бесцельно листающим том Мэхэна. Проснувшись посреди ночи, я заметил, что койка Дэвиса пуста, а сам он сидит в темной каюте, погруженный в раздумья.

Утром первого октября я проснулся с неприятным ощущением, что намеченный план дал трещину. Все объяснилось, когда я поднялся на палубу и обнаружил, что «Дульчибелла» окутана плотным, непроницаемым туманом, за которым не видно ничего, кроме призрачных очертаний галиота, стоящего на якоре рядом с нами. Он, должно быть, пришел ночью, потому как с вечера в такой близости не было никого. Тут я припомнил, что слышал сквозь сон грохот якорной цепи и приглушенные голоса.

– На сегодня, похоже, никакой надежды, – поежившись, сказал я Дэвису, который готовил завтрак.

– Да, пока туман не рассеется, – отозвался он с изрядной долей покорности в голосе.

Завтрак прошел в безрадостной атмосфере. Влага проникала даже внутрь каюты, оседая на палубе и переборках. Хотелось искупаться, но лезть в воду было страшно, скатерть в тусклом свете казалась грязнее, чем на самом деле, и вообще все вокруг раздражало. И бекон был поджарен не так, и отсутствие подставки под яйцо больше не выглядело забавным.