. Насчет того, как должно выглядеть и ощущаться жилище, Дэвид и Мадлен всегда сходились во мнениях, чего нельзя было сказать о других вопросах, особенно в последнее время.

Эта мысль весь день мало-помалу портила Дэвиду настроение с того момента, как жена обозвала его работу уродством. Сидя в любимом садовом кресле после посадки тюльпанов, он все еще думал об этом сквозь дрему, когда раздался шелест невысокой травы – шаги Мадлен. Она остановилась у кресла, и Дэвид приоткрыл один глаз.

– Как думаешь, – произнесла она спокойным и легким тоном, – может, лодку вытащить? Или уже поздно?

Это прозвучало как нечто среднее между вопросом и вызовом.

В свои сорок пять Мадлен была стройной и спортивной, ее легко можно было принять за тридцатипятилетнюю. У нее был открытый, откровенный, внимательный взгляд. Ее длинные темные волосы, кроме нескольких непослушных прядей, были собраны под широкополой соломенной шляпой.

Он думал о своем и ответил вопросом на вопрос:

– А что, у меня там действительно уродство?

– Естественно, уродство. Разве ты не этого добиваешься?

Он поморщился:

– Ты имеешь в виду персонажей?

– А что же еще?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Мне показалось, ты с каким-то презрением говорила обо всем – и о содержании, и о форме.

– Прости.

Однако раскаяния в ее голосе не прозвучало. Он хотел ей об этом сказать, но Мадлен сменила тему:

– Так что, предвкушаешь встречу с этим своим однокурсником?

– Вообще-то нет, – признался он, откидывая спинку кресла чуть дальше. – Я не любитель вспоминать былое.

– Может, он собирается попросить тебя раскрыть какое-нибудь убийство.

Гурни внимательно посмотрел на жену, но ее взгляд был непроницаем.

– Думаешь, он за этим сюда едет? – спросил он.

– Разве ты не этим знаменит? – В ее голосе появились стальные нотки.

Последние месяцы он часто за ней такое замечал – и предполагал, что знает причину. У них были разные взгляды на то, что означает его уход из полиции и какие перемены в их жизни он должен за собой повлечь, а еще точнее – как это должно изменить его самого. Кроме того, тучи сгущались над его новым увлечением – проектом с портретами убийц, который поглощал все его время. Он подозревал, что причина неприязни Мадлен к этому занятию кроется в восторженных отзывах Сони.

– А ты в курсе, что он тоже знаменитость? – спросила она.

– Кто?

– Твой однокурсник.

– Нет. Он по телефону упомянул, что написал книгу, и я вкратце почитал про это в интернете. Но я бы не подумал, что он прямо знаменит.

– У него две книги, – сказала Мадлен. – Он директор в каком-то институте в Пионе, читал курс лекций, который показывали по каналу «Пи-Би-Эс». Я распечатала обложки его книг из интернета. Может, тебе интересно будет.

– Думаю, он сам мне расскажет все и про себя, и про свои книги. Он вообще не из застенчивых.

– Как хочешь. Я все равно на всякий случай оставила распечатки у тебя на столе. Да, кстати, звонил Кайл.

Он молча посмотрел на нее.

– Я сказала, что ты перезвонишь.

– Почему ты сразу меня не позвала? – Вопрос прозвучал грубее, чем он хотел. Сын звонил ему довольно редко.

– Я спросила, надо ли тебя позвать. Он сказал, что не хочет отвлекать тебя и что дело не срочное.

– Он больше ничего не сказал?

– Нет.

Она повернулась и пошла по густой влажной траве к дому. Дойдя до порога и положив пальцы на ручку двери, она будто вспомнила что-то еще, оглянулась и с подчеркнуто озадаченным видом произнесла:

– Если верить обложке, этот твой однокурсник прямо святой, само совершенство. Гуру достойного поведения. Непонятно, зачем ему могла понадобиться консультация детектива – специалиста по убийствам.