Сашка тут совсем сдрейфил и в трубу-то снова нырь, и по ней наверх. Он могёт такие вещщы делать-то… И босиком, значит, по снегу к себе. А Стёха-то услыхала мужнин голос, да ползком, ползком, крышку-то открывать, да на притолок ставить.

А тут наш кузнец на лыжах-то в кузню ехал, значит. Смотрит, лыжины у трубы стоят, а никого рядом-то и нет, только следы чьи-то: не то от трубы, не то к трубе… А голос у него зычный (когда на гулянке поёт, аж стёкла дребезжат в избе), вот он возьми, да и крикни в трубу: – Есть кто живой?

А Стёхе-то почудилось из печи: – Есть чёрт живой… Она-то с перепугу на задницу так и села, да притолоку рукой в энтот момент и сбила. Ну и Петра, значится, в третий раз по голове приложило. Тот падать стал, и дико ругаться. Н-да…

А у них кошка любила на телевизоре сидеть. А телевизор на таких модных городских жиденьких ножках стоял, значится. Кошка-то у них тяжёлая, крупная така, от дикого крика Петра, на шторину-то сиганула, а телевтизор-то опрокинулся и на кинескоп возьми да и упади. Да… И как выстрелит, значит. Тут Стёха замертво на погребок-то и легла. Кузнец услышал, что в избе-то стреляют, да к участковому и побежал. С ним уж их и откапывали.

А Стёха-то потом рассказывала, мол, лежит это она в гробу (ну ей так привиделось), а в гроб-то с одной стороны стучат, и говорят: – Пусти, Стёха, замёрз ведь я, портки одни на мне, хозяйств-то поморожу, а с другой воем воют: – Я Чёрт живой, Сатана печной, – а она чуть в себя придёт, да и снова в обморок. Так её участковый-то с кузнецом и нашли. Н-да… Чуть не помешалась баба-то. А вечёр они все к Сашке подались, (по лыжам узнали), а тот пьяный с помороженными ногами на печи, и в полной несознанке, значится. Одно только и твердит: – Спьяну на двор пошёл до ветру, да упал и заснул, поморозился… Так они от него в тот день ничего и не добились. Только кликать мы его с той поры стали Сашка-Чёрт печной. Мож врут, конечно… Но вроде как так и было…

Ещё минут пять едут совсем молча.

Мишка думает: – И чего это Сашка в трубу полез, дурак, наверное?

Водитель: – Ещё чуток, парнишку высажу, а там как без попутчика? Ещё пятнадцать километров, не уснуть бы…

Вот и знакомые берёзовые рощи.

Шофёр останавливает машину:

– С тракта съезжать не буду – боюсь застрять. Тут с пару километров будет, дойдёшь, а?!

– Дойду, дяденька. Я здесь все околки знаю.

– Ну, тогда давай прощаться, – улыбается водитель и тянет Мишке огромную руку. Мишка старается жать её, как можно крепче!

Распогодилось.

Солнце хоть и вечернее, а греет славно. Ветер разогнал тучи, да и сам затих.

А на дачах скоро ужин. Мишка скидывает мокрую грязную обувь и идёт босиком по обочине дороге, по мягкому, сочному клеверу.

Душа поёт – лето!..

Даже в хорошую погоду на тракте, что ведёт от Борового к Береговому, машина редкость, а уж после дождя, когда дорога раскисает и на ней образуются целые озёра луж, машин вообще может не быть часами.

Вот и сейчас ушла машина, и наступила непривычная для городского жителя тишина. Лишь лёгкий шорох листьев на деревьях, да пение птиц, да шлёпающие босые ноги…

1.

Мишка, уже спустившись с тракта в ближайший околок, остановился и ещё раз прислушался… Всё, больше не слышно машины.

А воздух после грозы пьяняще свеж. Да запахи ещё влажной травы и сырой подстилки из прошлогодней листвы щекочут нос. Ах, какие волшебные запахи, не то, что в городе! Мишка набрал полные лёгкие это аромата, задержал на мгновение и, с криком «ура-а!», побежал через березняки, что рассыпаны здесь по полям чей-то щедрой рукой.

Да, так уж получилось, что второй год подряд он ездит не в Боровое к деду, а на летние детские дачи, туда, где его мама работает шеф-поваром.