– Товарищ лейтенант, воздержитесь от ехидства, – резко сказала бабушка. – Если не из уважения к возрасту, то хотя бы в силу того, что двум взволнованным женщинам не на кого рассчитывать, кроме представителя правоохранительных органов.

– Трем женщинам, – напомнила я о своем присутствии.

Бабушка спрятала улыбку:

– Тем более.

– Татьяна Игоревна, ну давайте вместе порассчитываем, – вздохнул Есенин. – Вы слышали звуки борьбы, стрельбы?

Борьба, стрельба. Чем Есенин не поэт?

– Не слышала, – ответила бабушка. – Наталья Гавриловна, полагаю, тоже.

– Во-о-от, – протянул Есенин. – Значит, убийство – только ваши предположения.

– Но он несколько дней не появляется! – возмутилась Гаврюша.

– Жилец не обязан уведомлять вас о своих перемещениях. Может, он на работе ночует. В отеле. У знакомых.

Как же по-свински устроен человек: полчаса назад я смотрела на бурый угол потолка, на трясущуюся Гаврюшу, на растерянную бабушку, и у меня пальцы леденели от ужаса. Сейчас лейтенант Есенин доступно объяснял, что ужасаться нечему, и я даже огорчилась. В отеле ночует – какая тоска. Нет, пусть этот таинственный сосед живет триста лет, конечно. Но мог бы ради приличия оказаться каким-нибудь незаконным торговцем антиквариатом.

– А как же кровь? – не сдавалась Гаврюша.

– Я извиняюсь, вы представляете, сколько крови должно вытечь из человека, чтобы протекло на нижний этаж? – Есенин окинул взглядом меня, бабушку и Гаврюшу. – Не, если нас с вами вместе зарезать, это еще куда ни шло.

– Мне дурно, – прошелестела Гаврюша и вцепилась в рукав бабушкиного пиджака.

– Единственное, что могу сделать – установить номер жильца и попробовать с ним связаться, – мирно продолжал Есенин.

– Как же, свяжетесь вы с ним! – Гаврюша быстро перешла из режима «мне дурно» в «щас я вам устрою». – Он там лежит, мертвый!

– Кто лежит мертвый? – раздался с лестницы испуганный голос.

Обернувшись, Гаврюша качнулась и ответила:

– Вы.

Гаврюшин сосед оказался точно таким, каким я его себе представляла. Тощий, бледный, нескладный, с настолько тонкими и светлыми волосами, что казалось, будто у него нет ресниц и бровей.

На Есенина он глядел боязливо, на бабушку тоже, на Гаврюшу с раздражением. Меня вообще не замечал, так что я могла его рассматривать безо всякого стеснения.

Сосед Гаврюши зачем-то сунул Есенину паспорт – тот пролистал странички и протянул:

– Вы не волнуйтесь, гражданин Нестеров Лев Андреевич, восьмидесятого года рождения. Просто соседи у вас хорошие, заволновались. Где Лев Андреевич, куда исчез?

Имя Лев подходило Гаврюшиному соседу примерно так же, как мне платье в рюшечках, которое я надевала еще на утренник в детском саду.

– Никуда я не исчезал, – замахал руками Лев Андреевич. – Я на даче был. На шашлыках.

– Да что ж вы делаете, – простонал Есенин, – я тоже, может, шашлыка хочу. И дача подходящая есть, всего десять километров от города. А вы далеко были?

– Ну-у-у, не очень, но, в принципе, прилично, – Лев Андреевич закашлялся. – Я не разбираюсь, молодой человек, меня друг возил туда и обратно.

– Минут двадцать ехали? – не отставал Есенин.

Лев Андреевич заморгал:

– Да. Нет. Я не помню, молодой человек, я спал всю дорогу.

– И хорошо, – улыбнулся Есенин и протянул Льву Андреевичу паспорт. – Извините за беспокойство.

Лев Андреевич шагнул к своей квартире, но миниатюрная Гаврюша решительно перегородила ему путь.

– Позвольте, товарищ лейтенант Есенин! Вы его просто так отпустите? А как же кровь?

– Так вот же ваш сосед, – Есенин для убедительности указал пальцем на испуганного белобрысого Льва. – Живой и невредимый, откуда кровь?