Звали его мать Наталя, прям вот так, без мягкого знака. Она училась в пединституте, когда в Барнаул приехал по распределению молодой рабочий Валерий Прокопчук. Поженились быстро, родилась Аська, и я не знаю, получила ли Наталя диплом. Она как-то обмолвилась, что никто ей не помогал с младенцем, а она такая мать, что, скорее всего, с головой погрузилась в заботы о дочке. Валерий пропадал на заводе, делал карьеру, ему не до личной жизни было. Наталя так и осталась домохозяйкой. Но не такой, которая с обкусанными ногтями пирожки с утра до вечера печет и подолом со стола вытирает, нет! Она читала много и в Москву иногда с мужем ездила, если какие-то интересные постановки в театрах были. Она и с детьми общалась, не как с маленькими, а на равных, заставляя их думать: «В школе зубрежка, школа мыслить самостоятельно не учит, к сожалению…»

Мне казалось, что на ней вся семья держится. Отец, конечно, авторитет, крепкий и хозяйственный, но мать – фундамент. И если Юрка огорчал мать, я искренне переживал за нее. Делал он это не так часто, как Аська, но бывало. Учился мой товарищ хорошо и по дому помогал, но был каким-то чересчур принципиальным. Мало того, что брезглив не в меру, чем злил всех окружающих, так еще и свою честность напоказ выставлял. Ну промолчи ты, если соврать не можешь, но ему казалось, что все должны знать его мнение.

– Юрочка, зачем ты учительницу при всем классе обидел? Она же только из института, опыта мало, волнуется…

– Она ошиблась, надо было сказать ей, – объяснял Юрка.

– Нужно было при всех сказать? – допытывалась Наталя. – Ну подошел бы потихонечку или написал бы записку.

– И позволил бы безграмотной девице оценивать знания всего класса? – Юркино лицо пошло пятнами. – Мама, ты что говоришь такое?

– Тяжело тебе придется, – делала вывод мать. – Всегда думай, прежде чем что-то сказать. Иначе один останешься. Сынок, как можно быть таким бескомпромиссным? Ну позаботься хоть немножко о своей выгоде, разве полезно правду трубить на каждом углу, тем более у каждого она своя…

За меня родная мать никогда так не переживала, и я старался копировать Юркино поведение, чтобы хоть как-то привлечь ее внимание. Мне казалось, если я стану таким же, как Юрка: много знающим, спортивным, ясно излагающим свои мысли, то моя мать изменится и станет заботливой, доброй, беззаветно любящей меня. Но она после ухода отца совсем нас с сестрой перестала замечать. Я сейчас только подумал, что понятия не имею, чем Танька питалась.

А еще Юрка умел вести себя с девочками: разговаривал с ними всегда просто и мягко, не хамил от страха быть обсмеянным, не льстил, общался ровно, как с друзьями. И когда мы стали выпускниками, девчонки в него пачками влюблялись, но он в компании парней никогда никого не обсуждал, отзывался о каждой уважительно и тепло. Я точно знаю про одну его сердечную привязанность, но что там у них было – осталось тайной для всех. Еще и одет он был всегда красиво: школьные костюмы ему в ателье подгоняли по фигуре, на каждый учебный год брюк покупали несколько пар, рубашки всегда были белоснежными и накрахмаленными. Я со своими в три раза подвернутыми брюками навырост, утянутыми в поясе ремнем, и серых, «практичных», по мнению матери, рубашках, рядом с ним чувствовал себя плебеем, недостойным ни одного девичьего взгляда.

Отец его хотел, чтобы Юрка по направлению от завода пошел учиться на инженера, а тот решил стать школьным учителем.

– Ты узнай сначала, сколько учителя получают, тебе же семью кормить придется, сыночка, – увещевала его мать. – Самая неблагодарная профессия, зачем тебе это?