Андрей пожал плечами.

– Не знаю. Признаться, давно по территории не ходил, может, выломали где. Но было, да, по всей.

– Ага. Ну ладно, надо с вашим прорабом потолковать, сдается мне, он много чего интересного знает. Да и с рабочими не мешает переговорить.

Тамбовцев остановил машину под тенью раскидистого дерева и, выйдя, убедился, что она вскоре не окажется под палящим солнцем.

– Конечно, пойдемте, товарищ подполковник.

Он открыл калитку и, пропустив вперед себя Лямзина, вошел сам. Почти вся территория стройки находилась под палящим солнцем, и только с левой стороны к вагону крепился легкий летний навес. Под ним стояли и сидели рабочие, на лицах которых не было никакого траура. Скорее удовольствие от вынужденного прогула.

Начальник местного уголовного розыска майор Казаков стоял рядом с судмедэкспертом, осматривавшим труп, и что-то быстро писал. Когда Лямзин подошел к нему, он поднял голову и приветливо кивнул.

– Здравствуйте, Эдуард Петрович. Мне уже звонили из управления, сообщили, что вы должны подъехать, – сказал он.

Подполковник коротко взглянул на труп и снова повернулся к Казакову:

– Прораба опросили, нет? Я переговорю с ним сам, затем пусть кто-нибудь из оперов запишет его показания.

Прорабом оказался невысокий коренастый человек с продубленной ветрами, коричневой от загара кожей. Он смотрел прямо, не отводя глаз, и Лямзин поразился, какими яркими и юными они казались на его немолодом морщинистом лице. В ответ на приветствие он степенно и с достоинством кивнул.

– Вот, знакомьтесь, это наш прораб, Василий Тимофеевич, – представил его Тамбовцев. – Беседуйте, а я вас пока оставлю.

Он быстрыми шагами удалился за территорию стройки, словно хотел поскорее оказаться подальше и от людей, собравшихся здесь, и от оскверненного преступлением места. Выражение лица у него при этом было такое, словно, будь его воля, он бы здесь больше не появился. Да и недостроенный дом отдыха продал бы, только бы ничего не напоминало о произошедшим накануне ночью. Лямзин его хорошо понимал. Как бы то ни было, но землю, на которой строит дом, человек считает своей, и то, что там происходит, воспринимает как личную трагедию.

Если банальная кража порой вводит людей в такое состояние, что они, не контролируя себя, рыдают, цепляются за стражей порядка руками, умоляя поскорее найти похищенное, то что уж говорить об убийстве.

Эдуард проводил Тамбовцева взглядом и повернулся к прорабу:

– Не могли бы вы, Василий Тимофеевич, рассказать мне историю появления у вас на стройке человека, погибшего сегодня ночью? Кто его нанял, когда и при каких обстоятельствах.

Прораб невольно оглянулся на лежащее в стороне тело, и по лицу его пробежала мгновенная тень. Что-то смущало его, нечто такое, о чем ему не очень хотелось говорить. Лямзин в это время молча изучал его, не торопя, давая успокоиться и свыкнуться с мыслью, что рассказывать все-таки придется. Молчал Тимофеич довольно долго. Он достал папиросу из портсигара и крутил ее в руках, разминая. Потом, видимо решившись, быстрым движением зажег огонь и, прикурив, сказал:

– Ладно, расскажу. Есть у меня товарищ, Слава Казанов. С армейских лет дружим с ним. Как-то раз, примерно месяца два назад, он позвонил мне и обратился с просьбой. Возьми, говорит, к себе на работу моего старого друга. Юре тяжело сейчас, он от жены ушел, а жить, значит, негде. А у тебя, говорит, есть вагончик для рабочих, и он мог бы там ночевать. Не дай ему пропасть. Я согласился, даже проверять не стал.

– Казанов как-то объяснил уход от жены его друга? Что там произошло?

– Да загуляла, сказал. А у меня на тот момент как раз ночной сторож уволился, срочно человек нужен был.