– Здравствуйте, Иван Алексеевич, – женщина встала и протянула руку Иволгину, – простите меня за некоторую таинственность. Просто, если моя дорогая Амалия узнает о моей встрече с русскими, случится скандал.

– Уверяю вас, с моей стороны все останется в секрете. Только Хартманну придется назвать кого-то из вчерашних гостей и предъявить данные на разыскиваемых.

– За это не беспокойтесь, я подберу подходящих кандидатов и подготовлю бумаги, – заверила мадам Морель.

– Вот данные на матушку и батюшку, – Марфа протянула лист бумаги, – вы не могли бы запомнить данные и вернуть мне бумагу?

Похоже Марфа, действительно, боялась утечки сведений о попытке выяснить все про своих родителей. Иволгин подержал перед глазами данные и вернул бумагу Марфе.

– Ну мне рано возвращаться на улицу Четвертого сентября. Слишком все быстро произошло и меня просто не поймут.

– Тогда принесу чай, – сказала Катрин и удалилась.

На всякий случай, больше для очистки совести, Иволгин поведал про заводчика Воропаева, убежавшего из ЧК от репрессий и его сына Андре Шьянсе.

Мадам Морель застыла на месте с подносом в руках. Марфа испуганно посмотрела на Иволгина и ткнулась своим личиком в ладони, ее плечи затряслись, женщина заплакала. Понятно, что Иволгин оказался перед отгадкой главной тайны, ради которой он прибыл в Париж.

– Дамы, уверяю вас, что умею хранить тайны. Знаю, как обращаться с конфиденциальной информацией, – молвил Иволгин и посмотрел на Катрин.

– Тайна не моя, она принадлежит Мари.

Марфа по-прежнему плакала, уткнувшись в свои ладони.

– Давеча заехал ко мне соратник по Михайловскому училищу, Семен Живилов. Вспомнили общего знакомого Сергея Очкасова. Представляете, Живилов считал его погибшим в 1916 году. А я с ним разговаривал в марте 1917 года. Сергей оказался живым, а Семен уже выпивал неоднократно за помин его души. Чудеса случаются, – Иволгин и дальше заполнял паузу, как мог, пытаясь успокоить несчастную женщину.

– Андре Шьянсе мой жених, – прозвучал дрожащим голос Марфы, – но он в опасности…

Иволгину показалось, что с потолка ударил гром и сверкнула молния.

– Мари, расскажи все с самого начала, иначе Ивану Алексеевичу будет трудно понять ситуацию, – вмешалась мадам Морель.

– С начала войны во Франции стали создавать отряды резервистов. Молодых людей определенного возраста из числа русских эмигрантов стали регистрировать и приписывать к армейским частям. Ребят приглашали в префектуры, беседовали, фотографировали, выдавали свидетельства и велели ждать команды. Но команды не последовало, немцы оккупировали Францию. Андрей по зову сердца начал сотрудничать с нашим Сопротивлением. Сначала ему давали мелкие поручения, но месяц назад они что-то совершили на военном аэродроме под Парижем. Об участии Андрея знала только я. Подруга моей Амалии служит в префектуре. Она то и узнала, что фотографию Андре из приписных документов изъяло гестапо. Мы насторожились, и вскоре Андрей увидел, что за его домом следят.

– У него было свое жилье, ему выделили от РОВС в казарменном помещении комнату. Десять дней назад туда пришли гестаповцы. Он вовремя сбежал, – добавила Морель.

– Вы не знаете, что делать дальше?

– Ежели его поймают, то подвергнут пыткам и отправят в концлагерь, – сказала Марфа и снова залилась слезами.

– В концлагерь в лучшем случае, – снова встряла в разговор Морель.

– Он может уехать из Парижа? – спросил Иволгин.

– В том-то и дело, что его фотография у всех французских жандармов и немецких патрулей, молвила Марфа сквозь слезы.

– На вокзале я видел разношерстную толпу прибывающих и отъезжающих. Не совсем обычное явление для оккупированного города.