Что бы она сказала обо мне? Что за мои «библиотеки» со всеми историями приходится платить дорогую цену? Что я слишком молода, чтобы заботиться о таких старых людях?

Люсьен в саду, прилегающем к дому, нюхает пышную красную розу. Это его любимый запах – напоминание о матери.

Каждое утро Эмма протирает лицо розовой водой собственного приготовления. Осенью она собирает лепестки, весь год вымачивает их в белой эмалированной миске, наливает душистый лосьон в бутылочку, чтобы вновь и вновь пополнять ее.

Иногда Люсьен окунает ладони и предплечья в вязкую жидкость, и обрывки лепестков цепляются за волоски, как осколки звезд. Отец сразу замечал, что он «надушился», – от слепого ничего не скроешь. Даже ложь имеет запах. Отец говорил: «Душатся только девушки, но никак не мужчины…»

Ему не хватало матери.

Люсьен открывает глаза, смотрит на красные, как кровь, лепестки. Интересно, это цвет делает аромат цветка таким изумительным? Кровь его матери пахла розами?

У него и правда ее глаза? Глаза уходящего? Люсьен считает, что мать оставила их с отцом, потому что жизнь с незрячим – это не жизнь, что однажды у человека неизбежно возникает желание оказаться рядом с тем, кто смотрит на тебя и видит тебя.

У нас в «Гортензиях» три штатных врача (плюс те, кто работает временно, выходя на замену), два кинезитерапевта, один дежурный доктор, две кухарки, двенадцать сиделок, пять медсестер и заведующая медицинским отделением. Вороном[9], само собой, может оказаться человек извне: кюре, водитель или санитар «Скорой помощи», пожарный, парикмахерша, гробовщик или один из волонтеров. Сын или дочь кого-то из постояльцев – большинство всю жизнь провели в Милли, где все друг друга знают. Даже одна из медсестер, которые сами не водят стариков в сортир, а вызывают звонком нас – как домашнюю прислугу. У них обязанности по большей части медицинские, но я предпочитаю мою работу, потому что сиделки держат своих подопечных за руку.

Весь персонал носит униформу разных цветов, чтобы родственники сразу понимали, кто есть кто. У медсестер она розовая, у начальства – белая, а у сиделок – зеленая, «цвета помойки».

Я обожаю двух моих коллег Жо и Марию. Мы – команда. Мадам Ле Камю называет нас Тремя Мушкетершами, а мадемуазель Моро из комнаты № 9 – Тремя Божьими Коровками, потому что руки у нас вечно в пятнышках от йода и эозина. Она говорит, если их пересчитать, можно узнать возраст каждой из нас. Жо отвечает: «Это к удаче, ведь на божьих коровок не покушается ни один хищник, даже птицы их выплевывают, из-за того что крылья горчат».

Я потеряла родителей, когда была совсем маленькой девочкой, и, наверное, стала такой горькой, что даже сама жизнь меня выплевывает.

Персонал «Гортензий» окрестил меня Цветочком, потому что я слишком чувствительная и часто дежурю задарма. В первые годы, видя, что я оплакиваю уход очередного постояльца, Жо повторяла: «Побереги слезы для своих, по ним, кроме тебя, никто рыдать не станет». А я думала, что большинство своих я давно оплакала.

Уже три дня стоит жуткая жара, и мы потеряли мадам Андре из № 11. По иронии судьбы, она имела прозвище Метеодама, потому что, встречая кого-нибудь в коридоре, с пафосом произносила: «Антициклон!» У жизни жестокое чувство юмора! Никогда бы не подумала, что ее убьет глобальное потепление.

Дети мадам Андре приехали сегодня утром. Опоздали и не успели проститься. Впрочем, они не виноваты: в какой-то момент наши старики слишком далеко уходят от нас, причем стартуют так стремительно, что угнаться за ними нет никакой возможности.