Он окидывает нас быстрым безразличным взглядом. Я медленно прохожу к камину, огибая диван. Его черные глаза пристально наблюдают, подмечают, что Эдда двигается следом за мной, старается держаться ближе ко мне. Ни одна из нас не садится. Женщинам запрещалось садится, если мужчины стоят. И это только одно из многочисленных идиотских правил в нашем мире. К моему огромному сожалению, они превратились в неприятные рефлексы, заложенные с детства.

– Здравствуй, отец. – равнодушно приветствую я.

Он тяжело вздыхает и переводит взгляд на сестру.

– Где Бьянка?

Эдда не успевает раскрыть рот, как я отвечаю за нее:

– Она не ее тень. И не обязана следить за каждым ее шагом.

Тяжелый взгляд, который он посылает мне, должен был меня заткнуть, вот только он почему-то больше не действует на меня, как прежде.

– Кажется, я не разрешал тебе говорить.

От тона его голоса Эдда рядом со мной напрягается, рефлекторно опустив голову. В детстве и у меня бежали мурашки от этих угрожающих хриплых ноток. Отец намеренно всегда растягивает слова, никогда не повышает голос. Этого и не требуется. Его внушительная фигура, черные глаза и низкий голос делают свое дело. От этого властного тона его подчиненные до сих пор делают в штаны. Для меня же это жирный знак. Отец зол. На меня. До сих пор.

– Бьянка скоро будет здесь. – вмешивается Эдда, дабы предотвратить конфликт, на который я откровенно нарываюсь.

Вдруг раздается рев мотора. У отца есть личный выход в сад, тот, что ведет к главным воротам. Так что нам отлично слышно, как мотоцикл подъезжает к особняку. Мы с Эддой переглядываемся. Бьянка дома. Отец снова отворачивается к окну, убрав руки за спину, и кабинет погружается в тяжелую давящую тишину. Прямо таки представляю, как сестра глушит мотор, снимает свой розовый шлем, возможно, подмигивает молодым охранникам и не торопясь, направляется ко входу.

Через минут пять дверь кабинета распахивается без какого-либо стука. Бьянка ураганом врывается в кабинет. Некогда черные волосы теперь огненно-рыжей копной торчат в разные стороны. Она покрасилась. Даже брови рыжие. Большие черные глаза без труда находят меня, и на ее лице появляется знакомая самодовольная ухмылка.

– Лос-Анджелес? – спрашивает она Эдду, которая рассматривает ее с легким удивлением. Видимо, смена облика произошла совсем недавно.

– Да. – отвечает сестра спустя пару секунд.

– Я же говорила. – ухмыляется Бьянка.

Она продолжает широко улыбаться, когда подходит к столу, когда отодвигает один из стульев и когда плюхается в него, закинув ноги на стол. Это вызывает у меня улыбку, а у Эдды мигрень. Она прикрывает лицо одной рукой, потирая виски. Через несколько мгновений Эдда снова выпрямляется, натянув на себя маску безразличия.

Я перевожу взгляд на младшую сестру. Белая обтягивающая футболка без рукавов с неглубоким вырезом на груди, кожаные штаны и пыльные ботинки. Ее правое предплечье обвивает черная татуировка в виде змеи. Отец сломал ей эту руку, когда впервые увидел. Потом нашел тату-мастера, который сделал это и…скажем так, этот мастер больше никогда не сможет делать татуировки. Надеюсь, что волосы и брови она покрасила себе сама.

Мы трое ждем, когда отец заговорит. Даже Бьянка молчит, рассматривая меня с головы до ног. Ее большие оленьи глаза излучают множество разных эмоций, буквально горят огнем.

– Я болен. – вдруг нарушает тишину отец, и Бьянка переводит взгляд на его спину. – И у меня осталось не так много времени.

Рот Бьянки открывается, и она широко улыбается нам, но в следующую секунду до нее начинает доходить истинный смысл его слов и последствия, с которыми нам всем придется столкнуться. Она проглатывает улыбку, поза становится менее расслабленной, а на лице появляется серьезность, которую она редко демонстрирует. Бьянка только кажется легкомысленной, и это ее основное оружие. Так же, как мое хладнокровие и сдержанность Эдды. Мы все носим маски, которые когда-то помогли нам выжить.