Но что происходило у нее на душе, она предпочла папе и Томе не рассказывать, чтобы не портить им такой сладкий романтический период. Тем более, если они собрались в путешествие, чтобы ничего себе не придумали и не перенесли поездку, так как для отца, Алина все равно оставалась на самом первом месте, и она это прекрасно знала.

Алина не стала вдаваться в подробности относительно своего отпуска, ограничившись стандартной фразой «пока не знаю, время покажет». Но с того самого момента, как она встретилась с первой Жанной и, ради купальников пошла в «Вектор», ее не покидала мысль, про якобы знакомую Жанны, которая, как оказалось, живет недалеко от ее дома, разговаривает то ли по-польски, то ли по-болгарски. Еще тогда Алина вспомнила про похожую знакомую своего отца, которая тоже плохо говорила по русски.

Она решила для себя прояснить эту историю, может у них есть связь, или это просто совпадение. Без особого вступления Алина спросила,

– Папа, а помнишь, ты мне как-то рассказывал про свою знакомую бабульку, которая плохо говорила на русском, у нее был акцент то ли польский, то ли болгарский.

Отец поднял брови и вопросительно посмотрел на Алину.

– Бабульку? – честно говоря, нет.

– Ну как же, – не могла поверить Алина, ты часто про нее рассказывал, ты еще ездил к ней, она жила в доме, оббитом такой штукой, которой крыши покрывают, черной, не помню, как она называется…

– А штука, корой крыши покрывают, – отец засмеялся, – рубероид.

– Ну да, наверно.

– Подожди, ты про бабу Марфу? Была такая, жила в домике, точно стены дома были покрыты рубероидом, крыша из шифера. Крошечный домик такой. Вокруг уже, помню, начали строить многоэтажки на том месте, а раньше там был везде частный сектор, так все ей предлагали переехать, квартиру предлагали по-больше, чем ее домишка, а она ни в какую, говорила, « тут я родилася, тут я и помруся», так никуда и ни съехала, дожила в своем доме. Помню, ходили к ней все застройщики, уговаривали, – отец хотел и дальше продолжить историю выселения бабульки, но Алина его прервала, собственно, все было понятно, что так она и дожила свой век в своем домике, никуда не выехав.

– А давно это было? – Спросила она.

– Так уже давненько. Лет пять, как нет ее вроде бы. Я после того… – он многозначительно замолчал, как бы набираясь сил, сказал, – после мамы и не ходил к ней.

– А зачем ты к ней ходил?

– Говорили, что знахарка она хорошая. Говорили, многим помогает. Я сначала не верил, но потом, когда это случилось, – он опять замолчал, выдохнул, – уже не знали к кому обратиться, пошел просить помощи. А так на работе многие, знаю, ходили, то сглаз выводили, то от запоя лечила, то так бородавки, хорошая была бабулька, многим помогала. А нам сказала, что не сможет. Поздно. Только крепиться сказала. – Он замолчал. Алина тоже молчала. Как бы отец не крепился, как бы он не выглядел более спокойным, но эти воспоминания еще резали сердце. Тома понимала, что нужно некоторое время помолчать, что это их воспоминание, их боль, с ней нужно пожить, но затягивать паузу не стала.

– Алина, а что это ты бубульку- знахару вспомнила? Тебе помощь нужна? – забеспокоилась она.

Алина, чтобы не раздувать эту тему решила отшутиться, —

– Нет, просто папа говорил, что эта бабулька хорошо говорила по- польски, думала, может взять ее к себе репетитором.

– А ты, что в Польшу собралась? – удивился отец.

– Пока нет, но мало ли что. Сейчас все собираются в Польшу, – продолжала шутить Алина.

– Ой, и это – правда, у моих коллег дети, что не спрошу, тот собирается, тот уже уехал. Что им та Польша? – завелась тетя Тома.