Она не видела Рэймера Монтегрейна много лет. Десять-двенадцать, как минимум. В первые годы после свадьбы с Эйданом, когда Мэл еще бывала в свете, она встречала Монтегрейна на балах. Чаще в компании его высочества принца Конрада. И ни разу в обществе супруги, болезненно хрупкой темноволосой молодой женщины, которую впервые Амелия увидела уже в гробу, будучи вынужденной, как и многие люди их круга, присутствовать на похоронах несчастной.

Впоследствии под давлением Эйдана Мэл еще изредка посещала балы, где изображала из себя счастливую жену. Рэймер Монтегрейн на светских мероприятиях больше не появлялся.

А после была война.

И теперь, увидев навязанного ей Гидеоном жениха, Амелия удивилась настолько, что не совладала с лицом, выражением которого, казалось бы, за годы несчастливого брака научилась управлять мастерски. Спасибо вуали, что ее реакцию удалось скрыть. Продемонстрировать свое изумление было бы крайне бестактно, а в данных обстоятельствах — недопустимо.

Рэймер Монтегрейн являлся прямым доказательством утверждения, что война не щадит никого. Не знай Мэл, кто перед ней, то ни за что не узнала бы в этом человеке ослепительного молодого аристократа с точеным профилем, который однажды до полусмерти напугал ее на балконе королевского дворца.

Во-первых, он был седым. В тридцать пять лет. Как старик. Почти полностью. Белые пряди перемежались со все еще темными, и в первое мгновение в полумраке храма Амелии показалось, что кто-то посыпал голову мужчины пеплом.

Во-вторых, трость, на которую Монтегрейн опирался, явно не являлась данью моде, о чем говорила и сама поза, и видимое напряжение в руке, крепко сжимающей рукоять.

В-третьих, Мэл не владела магией в общепринятом понимании этого слова. Ей досталось лишь ускоренное самоисцеление, стойкость к большинству известных болезней и умение видеть ауры других магов. У боевиков аура отливала красным, у целителей — зеленым, у менталистов — голубым. Яркость и насыщенность цвета зависели от силы дара.

Когда Амелия видела Рэймера Монтегрейна в прошлый раз, его аура сияла красными переливами мощного боевого мага.

Аура стоящего у алтаря мужчины не сияла, она просто была.

Тусклая, рваная, с неровными краями. А в районе колена, с той стороны, с которой он держал трость, магическая аура пропадала вовсе. Шла по всему телу, а к колену истончалась, будто проваливалась в черное ничто. Видеть подобное Мэл не доводилось, но и ее знаний хватило на то, чтобы понять: с подобным ранением опустошённому магическому резерву не суждено было восстановиться — Монтегрейн больше не владел даром.

— Подойди ближе, дитя мое. — Священнослужитель поманил Амелию рукой, когда она остановилась, не дойдя до алтаря нескольких шагов. — Сын мой, подними вуаль невесты. — Кивнул жениху, когда та послушно приблизилась.

Мэл подняла на Монтегрейна глаза и сразу поняла, что ошиблась: не узнать его было невозможно. Ледяной, прожигающий насквозь, враждебный взгляд остался точно таким же, как и пятнадцать лет назад.

От обращения к себе жених скривился, что-то поискал глазами на полу, после чего отставил трость, под ошарашенным взглядом святого отца кощунственно прислонив ее к боку стоящей поблизости статуи Святой Девы, а сам, чтобы удержать равновесие, не менее кощунственно, оперся бедром прямо об алтарь.

Глаза служителя от такого святотатства буквально полезли на лоб. Однако тот смолчал, опасливо обернувшись куда-то в сторону зияющего чернотой прохода во внутренние помещения храма. Со своего места Амелия никого там не увидела, но священник заметно поник и обреченно вздохнул.