– Как он?

– Рог в легкое, жить будет, но много бегать – уже нет, – вздохнул хтар, который обращался с волком как с ребенком.

Кстати о детях – из разных углов сенника поблескивали десятки восхищенных глаз. Самые маленькие всегда крутились возле Охто. Ну хоть убейте, я никогда не признаю уход за лошадьми неподобающим занятием для ребенка. Конечно же таскать навоз их никто не заставлял.

– Охто, что здесь делает ребятня? А если он очнется? – с сомнением посмотрел я на довольно хлипкую деревянную клетку, в которой хтар делал перевязку раненому зверю.

– Хозяин никогда не нападет на ребенка.

– А тебе откуда это знать?

– Старики говорят, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал хтар.

– А твои старики часто общались с этими зверюгами?

– Нет, – мотнул головой хтар.

– Так с чего ты взял, что это правда?

– Старики говорят, – с тем же выражением повторил Охто.

Похоже, этот довод имел для него железобетонную крепость, так что спорить было бесполезно.

Несмотря на уверенность степняка, я все же шикнул на ребятню. Они выскочили через отдельный выход из сенника и пушистыми комочками покатились по снегу двора.

– Ладно, старик, когда волк очнется, сообщи мне.

– Хорошо, хозяин, – покладисто поклонился хтар, не вставая из-за малых размеров клетки, и вновь повернулся к своему пациенту.

Отношения со стариком складывались довольно странные – если все поселенцы обращались ко мне на «вы» и почтительно называли господином, то хтар величал меня «хозяином», но при этом тыкал и разговаривал крайне фамильярно. И это было отнюдь не плохое знание имперского языка, а проявление его отношения к моей персоне. Впрочем, меня подобные нюансы не беспокоили, как и подобострастие остальных подданных.

До смерти старого барона возле усадьбы находилась деревня жителей на сто, в основном живших в землянках и некоем подобии степных юрт. Торговля со степняками, собственный табун и налоги с этой «деревеньки» позволяли барону держать двадцать бойцов, которые в перерывах между обороной усадьбы от налетов хтарских разбойников работали пастухами.

Сначала лечение единственного сына «сожрало» табун, затем барон с супругой заболели и умерли. Как результат – воины-пастухи разошлись по другим хозяевам, а оставшаяся без защиты деревенька перекочевала всем составом на земли соседнего барона.

Оставив хтара с волком, я вернулся в главный дом. Приземистый бревенчатый монстр, встретивший меня по прибытии в поместье, канул в лету, предварительно позволив нам пересидеть осенний приход степняков. Брать у нас тогда было нечего, и они не особо старались. Зимой, во время перестройки, основная часть бревен дома и частокола ушла на бараки и сараи, а из остального умелые плотники-лесовики выстроили аккуратный двухэтажный теремок. Внизу располагалась кухня и жилье для прислуги, а на втором этаже – мой кабинет, туалетная комната и спальня. Все это отапливалось теми же угольными печами.

Ужин прошел в кухне за большим столом, где обычно собирались все мои «приближенные»: Курат, Никора, находившийся сейчас в рейде Мороф и Урген, которого здесь знали как Руга из Забадара.

Курат уже сидел за столом, двигая бородой в ожидании кормежки, а Никора помогала Уфиле и смешливой Дирате накрывать на стол.

Когда все уже полезли ложками в местный вариант борща, появился Урген. Вот уже полгода как профессор буквально преобразился. Не знаю, что за блажь влезла ему в голову, но мои рассказы о казаках, как донских, так и днепровских, что-то провернули в профессорской голове, и вся наша компания имела сомнительное удовольствие наблюдать этакого запорожца, только в засушенном варианте. Черный «оселедец» и такие же усы смотрелись на носатой физиономии более чем колоритно, но стоит отметить, что замаскировался Урген славно – никто в здравом уме не заподозрит в этом сорокалетнем «козацюре» по имени Руг задерганного и робкого ученого из имперского университета. Да и фигура Ургена тоже немного изменилась – здоровая пища, физические занятия на морозном воздухе и «постельные войны» давали о себе знать. Да, именно постельные войны – как это ни дико, но наш профессор влюбился в Никору. Вдова местного воина-пастуха была дамой крупной, горячей и очень резкой. Недельной свежести синяк под глазом профессора подтверждал градус темперамента этой женщины.