В коридоре открывается дверь одного из кабинетов. Из нее выходит полный генерал-майор и бежит потный мимо Володи. Ершов, нервничая, прохаживается по коридору. Идущий мимо Владимира генерал-лейтенант приветствует его кивком головы. Володя, став по стойке «смирно» тоже ему кивает в ответ. От неожиданности, что с ним первым здоровается генерал, как-то растерянно и робко. Вскоре и Ершова приглашают за дубовую дверь, где его встречает полковник с золотой заколкой для галстука и широкой золотозубой улыбкой:

– А, женатик! Заходи! Заходи! Заждались. Садитесь. Тут, значит, такое дело. Отгуляли отпуск?

– Отгулял.

– Мы подумали… Поскольку в Москве сейчас нет потребности в переводчиках испанского языка…

Удивлению Владимира нет придела:

– Как так нет? В Москве и нет?

– Так! Нет! Сейчас нет!

– Я из Москвы никуда не поеду! Я – москвич.

Полковник багровеет и подскакивает на стуле:

– Поедите, лейтенант! Как миленький поедите! Куда пошлем, туда и поедите! Куда Вы денетесь? Присягу давали? Давали! Или желаете под военный трибунал? За дезертирство? Очень даже можем устроить! В Норильск тебя…

– Вас.

– В Норильск Вас, конечно, нельзя послать. Хотя следовало бы.

– Это почему следовало?

– Получили мы Ваше послание, в котором Вы клевещете на уважаемого генерала.

– Понятно. Клевещу?

– Клевещете. Но товарищ генерал на Вас не в обиде. Возможно, Вы его с кем-то спутали или номер машины по ошибке не тот указали. Это хорошо, что Вы так реагируете на неприглядные вещи, которые, к сожалению, имеют у нас место иногда быть. Но уж Вы если решили на кого пожаловаться, то называйте фамилию, конкретно. А так все голословно. Очернительством это называется. Вот как! Бездоказательным очернительством! Поняли?

– Понял.

– Итак, на север мы Вас не пошлем. Там Ваша теплокровная супружница всё себе на свете отморозит. Короче, поедите, дружок, в Туркмению. В Янгаджу. Счастливо! В добрый путь!

Мария, Володя и их сынишка едут в поезде, идущий в Ашхабад. За окнами бурханы, сопки. В плацкартном вагоне жарко, душно. Мария поит Энрике водичкой из бутылки. На соседних сиденьях и полках разместилась многодетная семья туркмен в национальной одежде. Туркменчата с визгом носятся по вагону. Вперед-назад. Вперед-назад. По проходу протискивается русская бабка и предлагает пассажирам конфеты на палочках из топленого сахара:

– Кому петушки, курочки и прочие фигурочки?

Детишки жалобно смотрят на мать, на бабку, на сахарные конфетки, глотая слюньки. Но мать от них отмахивается. Мария достала из сумки пакетик с карамельками и дает по конфетке двум ребятишкам. Тут же к ней подлетели еще четверо сорванцов с протянутыми ручонками:

– Дай! Дай! И мне!

Пакетик с конфетами быстро пустеет. Володя надувает ртом пустой пакетик и хлопает им о ладонь. От звука взрыва все вздрагивают. Мария замахнулась на Володю кулачком:

– Тише ты! Что делаешь? Ребенка напугаешь!

Володя, съежившись, развел руками, мол, все, больше ничего в пакете нет и, скомкав, выбрасывает пакет в открытое окно.

– Зачем соришь?

Володя стыдливо опускает глаза.

– Больше не буду, Мария!

А туркменка детально и внимательно рассматривает Марию своими добрыми карими глазами:

– Ты кто, девонька?

– Я кубинка.

– То-то я смотрю ты какая-то не такая. Не нашенская, хоть и смуглая. Кубинка? Это с Кубы что ль? Это там, где Фидель Кастро живет? Да?

– Да, оттуда.

– Далеко же Вас угораздило! И ребеночек тоже кубинский?

– Это наш, общий!

– А Вы военный?

– Военный. Как Вы догадались?

– А если русские здесь, то в основном военные. И куда путь держите?

– В Янгаджу. Служить.

– Ах, в Янгаджу. Тогда туда добираться ой сколько! А мы вот в Ашхабад возвращаемся. А Янгаджа-это «Пойдешь-не вернешься», если по-русски. Знаете?