Гройсман тоже опустился на стул. Поморщился, вытянул вперёд одну ногу. Бэлла, наконец, поняла, что же её смущает. Он хромал! На ту же ногу, что и она. А ещё сегодня утром этого было незаметно.

— Вы повредили ногу?

— Старая рана.

Понятно. Он не хотел вдаваться в подробности. Которые ей тоже были совершенно не нужны, если уж разобраться. Бэлла мысленно отругала себя за вопрос. Подула в чашку, чтобы остудить чай, и пригубила. Напиток был потрясающе вкусным. Давид явно не экономил на заварке. Может быть, ту везли ему аж из самого Китая.

— Есть хочешь, или после салата до сих пор не до еды?

Пальцы застыли. Бэлла закусила щёку. Это что ж означало? Он хотел обсудить случившееся? Она определённо не была к этому готова.

— Нет. Не хочу. Кусок не лезет в горло. Как думаешь, приступ больше не повторится?

— Может, да, а может, и нет. В любом случае мы знаем, что делать.

— Ты знаешь. А я ничего не смогла. Даже просто взять себя в руки.

— Но я же рядом, — Гройсман пожал плечами как ни в чём не бывало. А у Бэллы дыхание перехватило от его слов. Таких на первый взгляд простых, но к ней как будто не относящихся. Чуждых. И, как оказалось, настолько трогательных, когда они обращены к тебе.

— На дворе почти ночь.

— И что? Оставайся, если тебя что-то беспокоит.

Её беспокоило. Очень. Но остаться она не могла. От одной только мысли о том, что ей придётся ночевать не дома, у Бэллы начиналась тахикардия. Она довольно буквально воспринимала выражение «мой дом — моя крепость». И за его пределами, пусть всего в двух шагах, Бэлла чувствовала себя ужасно уязвимой.

— Нет. Я не могу. Это неудобно.

— Ну, смотри сама. Я не настаиваю. Ни на чём.

И снова их глаза встретились. Бэлла поняла, что говоря в общем, он подразумевал один конкретный эпизод. Подчеркивая, что такое больше не повторится. Не скрывая в голосе сожаления и досады на себя.

— А лекарства всё же надо купить. Я схожу в аптеку, — говоря это, Гройсман машинально растёр бедро. Любая другая на месте Бэллы не обратила бы на это никакого внимания, а она, та, чьё выживание однажды стало напрямую зависеть от таланта предугадывать настроение находящегося рядом мужчины, обратила… И оценила его идущую вразрез со здравым смыслом готовность помочь.

— Не нужно. Вам нездоровится. Лучше я закажу доставку.

— Говоришь со мной, как с настоящей развалиной… — проворчал Давид.

— Нет. Просто иногда лучше не геройствовать. Ч-чёрт… Я телефон дома оставила.

— Закажи с моего. Или лучше я сам закажу.

Гройсман справился гораздо быстрей, чем она придумала достойный предлог отказаться от его помощи.

— Ну что ты на меня волком смотришь? Я же вроде ничего такого не сделал. Даже целоваться не лез, – поддел то ли её, то ли себя самого. И как-то сразу всё, что он тогда сделал, приобрело совершенно иной окрас.

— Да нет же! Я, наверное, просто… — он ей здорово помог, и это заслуживало, по крайней мере, честности, поэтому Бэлла через силу все же закончила: — …я, наверное, не привыкла.

— Что тебе покупают таблетки?

— И к этому тоже. Знаешь, я, пожалуй, всё же пойду… — Бэлла дёрнулась, но он не дал ей встать, накрыв своей тяжёлой большой ладонью её руку и тем самым будто пригвождая… нет-нет, не к столу. К себе. Дыхание Бэллы замерло в лёгких.

— Извини. Я… боже, я не собираюсь делать что-то против твоей воли.

— У меня этого даже в мыслях не было.

— Было. Я сам дал тебе повод так думать. О чём уже тысячу раз пожалел. Это должно было быть… Я не знаю… Шалостью?

— Ты у меня спрашиваешь? — вопреки своему поганому настроению, Бэлла искренне улыбнулась. — Брось, Давид. Ничего не произошло.