Местом будущей деревни выбрали пустырь, поближе к реке. Через два поколения мы с Колькой резвились и стирали с мамой одежду в той речной воде, а еще помогали деду таскать ее ведрами, чтобы полить яблони и огород.

Прабабка сохранила икону. По наследству она перешла к бабулечке. С тех пор икона стала главным украшением хаты и центром воспоминаний и благодарностей барыне и барину.

Эту историю часто и всегда очень бережно, выверяя каждое слово, пересказывала нам бабулечка. И я с детства знала, что моя обязанность – сохранить эту икону и передать дальше. Но этого не произошло…

А почему – совсем другая история, о которой вы скоро узнаете.

Мама много работала, чтобы содержать двоих детей. Я получала алименты от отца и носила его фамилию, брату повезло меньше: в 1946 году вышел новый закон, деталей не помню, но брат был записан под фамилией мамы, алименты ему не полагались. Приходилось выживать. Хотя жаловаться я не могу – у нас был свой огород, да еще и корова, значит свежее молоко каждый день. А какие яблоки мы собирали по осени! Казалось, это самое вкусное, что мы ели, конечно, кроме сахара.

Сахар выдавался по талонам и был в страшном дефиците. Мама по утрам насыпала нам с братом по чайной ложечке на стол. Однажды Николаша в одно мгновение слизал языком свою порцию и начал канючить и попрошайничать у меня:

– Манюня, ну дай немножко, ну пожалуйста.

К нему подключилась мама:

– Мань, не будь жадиной, поделись с братом, он немного возьмет.

Я знала, что Николаша не понимает слово «немного». Соорудив двумя ладошками крепость, я защищала свое богатство – единственную сладость, которая была нам доступна.

Колька продолжал канючить, мама более строго попросила поделиться, и я сдалась. Как только я убрала руки, брат слизал всю горку сахара, не оставив ни песчинки. И сразу запел песню про дурака, которого обманули на четыре кулака.

Я заплакала и от злости влепила Кольке такой подзатыльник, что он завопил громче меня. Мама за него отвесила и мне подзатыльник. Тогда я получила главную установку своей жизни: бороться до конца и ни за что не сдаваться.

С Николашей мы дрались постоянно. Мама колотила меня по делу и без дела, я вымещала обиду на брате. Особенно когда он увязывался за нами, компанией подружек начальной школы, которые мечтали проводить летние каникулы сплетничая о мальчишках, а тут недоросль в лице Кольки, который грел уши и трещал по всей деревне.

Я продолжала жить с мамой, братом, бабулечкой и дедом. Деда не стало, когда мне было девять лет. Через пару месяцев вслед за ним ушла бабулечка. Это стало для меня большим ударом – доброе слово и хоть какую-то ласку я получала только от нее, она же воспитывала меня, учила домашнему хозяйству, пока мама работала с утра до ночи.

Когда мы остались втроем, то на удивление сплотились. Мама стала меньше злиться: может, сил не оставалось, может, что-то переосмыслила. Колька тоже подрос, и мне стало проще за ним следить, да и появились у него другие интересы, кроме как слушать нас, девчонок, на завалинке.

Я ходила в деревенскую начальную школу. Жажда к знаниям была всегда. Мама необразованная, дед с бабулечкой подавно. С меня в нашей семье пошло желание учиться, стремиться, и даже грезы о лучшей жизни откуда-то появлялись в моей голове уже тогда. Лет в десять я мечтала работать в конторе и занимать важную должность. С моей деревенской подругой Катериной мы мечтали о многом: как выйдем замуж за красивых и статных, как переедем в большой город, как станем значимыми людьми в Союзе, и матери будут нами гордиться, а отцы пожалеют, что бросили.