Захар и Матюша стояли все это время, молча наблюдая за этой самой обыкновенной сценой из лесной жизни. Именно от деда, научился Матюша такому поведению в лесу. Ты человек, являешься лишь небольшой частью всего того целого, ни больше, и ни меньше. Камасинцы, как и все другие коренные народы Сибири, жили всегда в гармонии с окружающей природой, не пытаясь возвыситься и покорить ее, как это позже пытались сделать «цивилизованные варвары». Захар, все камасинцы, руководствовались одним простым принципом: «живи и давай жить другим».

Это крылатое выражение имеется во многих языках мира. Некоторые приписывают его Шиллеру, употребившему его в «Лагере Валленштейна». Хотя и другие знаменитые немецкие писатели, как Шиллинг, Гёте или Фонтане, использовали его в своих произведениях. Скорее всего это выражение пришло из французского языка «laissez faire, laissez passer, трансформировавшись со временем в «vivre et laisser vivre[64]».

Все это не так уж важно. Важно другое. Для европейцев это выражение олицетворяло взаимоотношения между людьми. У камасинцев (калмажи) его действие распространялось не только на их народ (джӧн), но и на всю природу, от уважаемого ими прародителя дедушки-медведя (урхабам) до черемухового кустика (лем). Они всегда брали от природы ровно столько, сколько им было необходимо для их жизни, даже вернее их существования. У камасинцев никогда не было особых, да собственно говоря никаких материальных богатств. Они были нищи, но богаты духом. Они жили сегодняшним днем, радовались ему, как (в настоящее время) могут радоваться только дети с их чистыми душами, еще неоскверненными благами сегодняшней «цивилизации». Такое «упрощенно-естественное» отношение к жизни типично для многих индигенных народов. Его можно наблюдать от покрытой снегами Сибири до жарких тропиков Африки.

Но увы, «царь природы», этот двуногий венец цивилизации, наломал уже столько дров, взгромоздившись на вершину экологической пирамиды, что его девиз можно сформулировать как «жил, живу и буду жить за счет других». Вопрос, только долго ли еще?

Захар учил своего внука Матюшу другому. Водил по тайге, разъясняя и показывая маленькому камасинцу те немногие секреты, которые он помнил из короткого детства в стойбище, или же к чему пришел сам, по наитию.

Так и сегодня шли дедушка и внук по лесной тропинке и Матюша показывая Захару на деревья, перечислял их названия на камасинском языке.

– Вон растет тыдам[65], а рядом стоит джёё[66].

– Правильно Матюша. А вон какое дерево стоит? – спросил Захар, показывая рукой на молодую пихту.

– Ко! – выдал, не задумываясь Матюша.

– Ух ты постреленок, верно!

Матюша задорно засмеялся, радуясь успеху. Полкан, не принимал участия в экзамене «камасинского языка». Пока Захар забавлялся с внуком, он рыскал в кустах, называемых сибиряками «чапыжником», а камасинцами «нарга», вспомнив свое прошлое промысловой охотничьей собаки. Полкан не был чистокровной сибирской лайкой. Будучи плодом «внебрачной связи» лайки Ашпуровых, прошу извинить меня, с «соседским кобелем-дворнягой» Прошкой, он перенял как и некоторые черты промысловой собаки, так и пороки непутевого папеньки. Пока Полкан был молодой, он неплохо ходил на соболя, но если ему попадала шлея под хвост, то он мог провести целый день бездельничая, лежа в конуре в ожидании миски с похлебкой. Одним словом – Прошка.

Сегодня же в нем взыграли гены его родительницы.

Неспроста рыскал в кустах Полкан. В молодой поросли сосняка, березняка и десятка рябинок, скрывался выводок глухарей. Глухарка заметив опасность, пыталась отвести собаку в сторону. Заковыляв, таща за собой крылья, кособоко подпрыгивая, она уводила, заметившего ее пса от драгоценного потомства. Полкан, собрав в один комок все имеющиеся старческие силы, ринулся в преследование, грезя в мечтах о глухаре на полдник. Наконец и Захар заметил, что происходит что-то неладное. Прервав разговор, дед с внуком поспешили на доносящиеся из подлеска звуки. Глухарка отведя наивного пса подальше от спрятавшихся птенцов, шумно хлопая крыльями, взлетела буквально перед носом облапошенной ею собаки. Полкан громко залаял в оскорбленном отчаянии. Надо же так, дома этот задира-петух, здесь глухарка. Обвела вокруг носа, старого дурня!