За работой Иван не заметил, что затихли стуки молоточка о маленькую наковаленку для отбивки кос. Его отец закончив работу, хлопотал на летней кухне, доваривая запашистую уху из свежепойманного ленка.

Марья начистила и спустила картошку в кипящую ключом воду и побежала в хлев доить коров. Так что помощь деда Захара пришлась очень кстати. Положив в чугунок куски крупно порезанного ленка, Захар отправился в огород за свежим лучком. Другой приправы в уху не ложили.

Лавровый лист и черный перец, сегодняшние завсегдатаи рыбной похлебки, были в то время сельским жителям незнакомы.

Иван, заметя пришедшего в огород Захара, подошел к отцу.

– Тятя, скоро ли будем ужинать? Дюже кушать хочется.

– Потерпи чуток Ваня. Сейчас лучок спущу, Марьюшка коров подоит и сядем за стол.

Иван мотнул в знак согласия кудлатой головой и поменял тему разговора.

– Картошка-то как хорошо поднялась. Окучивать пора бы. Дожжика надо!

– Так оно так Ванюша. Для картошки дождичка, а для покоса солнышка. На все божья воля.

Разговор мужчин прервал зычный голос Марьи.

– Мужики, ужинать!

Пришедшие на зов хозяйки дома мужики, были приятно удивлены. Посредине стола стояла запотевшая четверть самогона. Иван потер радостно ладони рук. Не зря, ох не зря у меня сегодня нос чесался! Марья, заметившая радостное возбуждение своего благоверного, погрозила пальцем и строго произнесла.

– Ты это особо сильно не радуйся-то, севодни не пасха! По одной налью с устатку, а остальное в подвал снесу!

На удивление жены, на этот раз муж не особенно огорчился. С чего бы это, подумала Марья. На этом ее мысли по поводу распределения горячительных напитков среди трудящихся масс прервались. Пора было наливать по чашкам уху.

Захар, Иван и Матюша, сидели браво на одной лавке, держа наготове в руках деревянные ложки. Марья сдвинула чугунок с аппетитно дымящейся ухой на край плиты и ловко орудуя объемистым половником, принялась разливать уху. Сегодня первым получил Матюша.

Рыбак! Молодец! Славную рыбу поймал!

Иван, теребя кончик прокуренного уса, подождал, пока у всех будет стоять по чашке ухи, и глянув выжидающе на жену, потянулся к четверти. Его отец, Захар, редко причащался к рюмке. Но сегодня и он решил оскоромиться. Иван наполнил три рюмки. Первую, в знак уважения, подал отцу, следующую Марье, себе же, ложно заскромничав, пододвинул последним. Звонко звякнули сдвинутые в кучу рюмки.

– За тебя сынок! За твой первый аршинный рыбацкий фарт! – произнес почти с пафосом Иван.

Матюша лишь мотнул головой в знак согласия, хлебая такую вкусную уху. А ушица из ленка, приправленная свежим лучком, получилась действительно на славу. Четыре деревянные ложки, весело бренча, пели ей нескончаемые признания в любви и верности.

Когда кучка нарезанного хлеба уменьшилась наполовину и все едоки получили по одной добавке, Иван все же не утерпел, и поглядел нежным взглядом на Марьюшку. Чего же ты так, знаешь ведь сама, что на одной ноге стоять неловко.

Марья, зардевшаяся от горячей ухи и выпитой рюмки самогона, качнула головой.

– Ну наливай окаянный. Но только по одной. Сразу тебе говорю.

– Дык а я что? Я же токо так, – начал оправдываться Иван.

После второй, Захар закончив трапезу, смел ладонью со столешницы хлебные крошки, кинул их себе в рот, и решил все же рассказать о произошедшем с ним сегодняшнем приключении. Дорогой домой, посыпая голову пеплом, то бишь агульским илом, он не решался признаться в оплошности. Кому охота, чтобы над ним смеялись. Но две рюмки самогона развязали старику язык.

Смеялись все, Захар тоже. Только напоследок он попросил, никому об этом в деревне не рассказывать. Давящийся от смеха Иван пообещал.