В углу балагана лежала примятая охапка свежескошенной, не успевшей завянуть травы. Иван толкнул свою ненаглядную Марьюшку в бок, и недвусмысленно улыбнулся. Та засмеялась и встав на носки, шепнула ему ухо.

– То вчера было Ваня! А сегодня точи-ка литовки[25] и пойдем на лужок, милый мой дружок.

Довольная невзначай произнесенным ею «деревенским экспромтом», Марья теперь уже в полный голос рассмеялась и вышла наружу.

Уже скоро запели косы нескончаемую песню. Вжик, вжик. Первым шел Иван. Замах делал широкий, после каждого взмаха выдыхая воздух из груди с придыхом – Ыхх. Тучный валок скошенной травы оставался за его широкой спиной. За ним шла Марья. Ее литовка была покороче и взмах тоже. То и дело догоняла она сзади мужа и кричала задорно.

– Ох Ваня, шевелись! Не то пятки подкошу!

Ваня, уже весь взмокший от пота, налегал еще сильнее, но не мог никак оторваться от расторопной жены. Наконец, после очередного прокоса, докосив до конца лужайки, Иван остановился и расстегнул пошире ворот косоворотки.

– Ух, и уморила ты меня Марьюшка!

Пот ручьем лился с лица Ивана. Марья докосив до конца, подошла к мужу.

– Давай Ваня, еще по ручке[26] пройдем, и обедать пойдем. Я тоже устала, правое плечо совсем отнимается.

– Лады. Давай-ка литовку сюда, поточу еще разок. Все легче коситься будет.

Достав точильный брусок из кармашка широченных штанов, Иван привычным движением, уперев конец косы носком в землю, принялся точить обе косы.

Уже минутой позже запели косы нескончаемую песню. Широкая мотня Ивановых штанов качалась в такт его уже не таких широких замахов, как поутру. Устал мужик, устал.

Солнце вскарабкивалось еще вверх, к зениту, нещадно паля с поднебесной вышины, когда Ашпуровы подошли к балагану.

Матюша, был для косьбы еще мал, и мать отправила его собирать кислицу. Полное лукошко ягоды и искусанное комарами руки и лицо мальчика увидели родители подойдя к балагану. Матюша вскочил, заметя подошедших мать и отца.

– Молодец Матюша! Вишь сколько много набрал! – обращаясь к Ивану, произнесла Марья.

Сын молча улыбнулся. Старался ведь, все кусты смородины что росли вдоль берега речки обыскал. Даже в воду два раза свалился, тянувшись к таким рясным гроздьям красной ягоды.

Пока Марья собирала на стол, разложив снятый с головы платок, которому предстояло служить в роли скатерти, Иван взялся править щербины, на лезвиях кос. Недовольно крутя кудлатой головой, он разглядывал изогнутые зазубрины. Толстые стебли медвежьей дудки портили косы и с трудом скашивались, оставляя вмятины и зазубрины. От усердия высунув язык, Иван стачивал бруском щербины, бубня себе под нос.

– Нада же так, все литовки позавернулись[27]! Сегодня придется домой взять, чтобы тятя вечерком их снова отбил[28]!

Марья тоже намучилась за полдня, с трудом скашивая, вернее уж срубая, трубчатые побеги медвежьей дудки, вымахшими на три аршина. Но она уже знала, как помочь их горю. После обеда, возьмем Матюшу с собой. Пущай идет впереди и срезает их ножиком под корешок. Возьмем их с собой. Они сейчас в самом соку, сладкие. Я из них квасок вечерком поставлю. Чего же добру-то зазря пропадать.

Один полый стебель медвежьей дудки торчал уже в узкой горловине лагушка. Ашпуровы уже не раз за сегодняшний день, приложились к этой трубочке, потягивая холодную воду. Вода в лагушке, стоявшем в тени балагана, весь день сохраняла живительную прохладу. Добротная работа деревенского бондаря порадовала сердце уже не одного труженика. Такие бочонки, передавались в крестьянских семьях из поколения в поколение. Что же ему сделается? Меняй водицу, не давай ей застаиваться и будешь пить от пуза холодную водичку.