. Редакция «Нью-Йоркера» рассказы отвергла. Тем не менее в феврале Сэлинджер отправил в тот же журнал рассказ «Поломанные дети», который он считал лучшим из всего написанного им с начала военной службы[79]. «Нью-Йоркер», как затем «Кольерс», печатать «Поломанных детей» не стал, и в конце концов рукопись рассказа затерялась.

К этому времени прошло уже почти два года с тех пор, как «Нью-Йоркер» принял к публикации «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню» и все никак не печатал его. Сэлинджер отчаялся увидеть рассказ опубликованным, а к самому «Нью-Йоркеру» в начале 1943 года он относился довольно скептически – утверждал, что журнал предпочитает иметь дело исключительно с «прикормленной шайкой мелких хемингуэев»[80]. Не будучи членом этой «шайки», Сэлинджер решил попытать счастья в других изданиях.

В апреле его литературный агент продал рассказ «Братья Вариони» журналу «Сатердей ивнинг пост» – тому самому, с публикаций в котором началась слава Фицджеральда. В 40-х годах прошлого века «Сатердей ивнинг пост», выходивший с обложками работы Нормана Роквелла, являл собой эталон американского иллюстрированного журнала. Более популярный и респектабельный, чем «Кольерс», он расходился тиражом около четырех миллионов экземпляров и имел возможность платить щедрые гонорары. Что, впрочем, не мешало Сэлинджеру подсмеиваться над журналом и пренебрежительно отзываться о своих опубликованных там рассказах.

Склонность Сэлинджера умалять достоинства собственных произведений в случае с «Братьями Вариони» выглядит довольно странно. За этот рассказ он извинялся направо и налево, оправдывая его недостатки тем, что писался он в расчете на голливудскую экранизацию[81]. Так или иначе, но эти оправдания не кажутся искренними. За бесспорной кинематографичностью «Братьев Вариони» кроются размышления о том, сколь пагубен для подлинного творчества успех у публики, и беспощадный анализ автором собственного «я». Темы эти явно были не самыми подходящими для Голливуда.

В «Братьях Вариони» рассказывается история двух братьев – музыканта, одержимого стремлением к успеху, и писателя, беззаветно преданного искусству. Музыкант подчиняет более слабого и тонко чувствующего брата своему стремлению к славе, вынуждает его ради сочинения текстов к своим песенкам бросить роман, который тот писал на клочках бумаги и спичечных коробках. Написанные ими песни становятся шлягерами, братья богатеют и купаются в славе.

Братья у Сэлинджера символизируют два пути, между которыми предстояло выбирать ему самому. Джо Вариони – писатель, он преподает словесность в небольшом колледже и пишет роман, настоящее произведение искусства. Когда-то учивший Джо профессор, во многом напоминающий Уита Бернетта, величает его «поэтом». Джо Вариони настолько полно воплощает собой тип писателя, к которому хотел принадлежать Сэлинджер, что даже странно, отчего герой рассказа не пытается напечататься в «Нью-Йоркере». Старший брат Джо – талантливый композитор, стремящийся к славе и богатству. Сочинение музыки для него – не искусство, а прибыльное ремесло; он даже признается, что «ужасно мучается, когда слушает музыку»[82], которую пишет. Он ленив, пронырлив и порой нечистоплотен. Чтобы читатель наверняка понял, кто изображен в лице старшего брата, Сэлинджер наградил его именем Сонни, которое сам носил в детстве и ранней юности. Если бы в «Кольерс» был музыкальный отдел, Сонни Вариони дневал бы и ночевал на его пороге.

Не стесняясь прямолинейности, Сэлинджер показывает, как алчность Сонни неизбежно губит его брата. Однажды на людном светском приеме Джо гибнет от пули гангстера, спутавшего его с Сони, – Джо против обычая оказался в тот момент за роялем, на котором исполнял песенку «Я хочу слушать музыку». В этом финале отразилась тревога самого Сэлинджера, опасавшегося, как бы коммерческий успех рассказов не удушил в нем чистое творческое начало. В отличие от «Души несчастливой истории», ни о какой двойственности толкования здесь не идет и речи: в рассказе «Братья Вариони» дух коммерции представлен чистым злом, а тяга к нему неокрепшей души равнозначна смерти.