Конечно, мысль о том, что все мы, в сущности, актеры на подмостках жизни, постоянно управляющие впечатлениями, которые производим, вовсе не является эксклюзивным изобретением Роберта Грина. Задолго до того, как Грин начал расписывать свои законы власти, другой выдающийся ум, канадско-американский социолог Ирвинг Гофман, уже представил миру поразительно глубокую и элегантную концепцию социального театра. Еще в середине XX века, в своей знаменитой работе «Представление себя другим в повседневной жизни», Гофман разработал то, что вошло в историю мысли как драматургический подход.

Что же увидел Гофман в нашей повседневной суете? Он, словно проницательный режиссер, разглядел в наших будничных взаимодействиях настоящую театральную сцену. Для него люди – это актеры, непрерывно стремящиеся создать и поддержать определенное впечатление в глазах своей «аудитории», то есть всех тех, с кем им приходится сталкиваться. И главной задачей каждого такого «актера» становится виртуозное управление производимым впечатлением. Мы все, порой осознанно, а чаще интуитивно, словно опытные гримеры и костюмеры, стараемся контролировать, как нас воспринимают окружающие. И это не всегда корыстный расчет; часто это делается лишь для того, чтобы общение текло плавно, без ненужных шероховатостей, чтобы мы могли достичь самых простых целей – например, просто поддержать вежливый и приятный разговор. В этом театре у нас есть свои социальные роли – студент или врач, родитель или друг – и для каждой роли уже существует негласный сценарий, ожидаемые реплики, соответствующий дресс-код. И здесь Гофман делает поистине блестящее наблюдение, разделяя нашу сцену на «передний план» и «закулисье». «Передний план» – это то публичное пространство, где мы выступаем, где мы старательно играем свою роль, поддерживая нужный образ: вспомните вежливого и предупредительного официанта в сияющем зале ресторана. А «закулисье» – это наше убежище, тайная гримерка, где можно сбросить маску, расслабиться, вести себя абсолютно неформально, возможно, даже пожаловаться на утомительных клиентов, как тот же официант на кухне, готовясь к следующему выходу на «сцену».

Казалось бы, картина Гофмана до боли напоминает гриновский маскарад? Да, сходство поразительно. Но именно здесь, в этой точке кажущегося родства, и пролегает та самая КЛЮЧЕВАЯ трещина, тот водораздел, что отделяет мир Гофмана от мира Грина. Гофман – он прежде всего наблюдатель, исследователь, почти натуралист, с любопытством и без осуждения изучающий сложную механику социального порядка. Его театральная метафора – это инструмент для тонкого анализа, для понимания того, как людям вообще удается более-менее гармонично взаимодействовать, избегая всепоглощающего хаоса. Для Гофмана управление впечатлением – это фундаментальный кирпичик, из которого строится сама ткань социальной реальности, и в этом процессе нет изначально заложенного злого умысла. Мы играем роли, чтобы мир вокруг был хоть сколько-нибудь предсказуемым и понятным для всех участников.

А что же Грин? Он берет эту, казалось бы, нейтральную идею театра и ролей, и словно алхимик, смешивает ее со своей фирменной эссенцией цинизма и стратегического расчета. Для него ролевая игра – это не столько способ поддержания социального танца, сколько острое оружие в нескончаемой борьбе за власть и влияние, разворачивающейся в мире, насквозь пропитанном скрытыми мотивами и всеобщей неискренностью (здесь ему вторят уже знакомые нам Первый и Второй Законы!). Грин не просто констатирует факт ношения масок; он страстно призывает своего читателя стать виртуозным манипулятором, сознательно выковывающим и шлифующим маски для обмана, для достижения сугубо личных, порой эгоистичных, целей.