– Никак нет, ваша милость. Скупали у крестьян молочные продукты – сметану, сливки, творог, – и вывозили в Дерпт и дальше, до самой Риги. Стража как начала это дела распутывать, обнаружила семнадцать тайных хуторов с молочными фермами. Ну как тайных – все соседи знали, конечно, но молчали. А скорее всего, тоже тайком участвовали – деревня налоги платит, но там коров, считай, и нет. Все коровы на хуторе, а мы про него и не знаем. То есть выгодно всем – фермы налог не платят, поэтому цены низкие держат, а скупщики тоже без пошлины вывозят. Всем сплошная выгода, один только барон в убытке.

Ну надо же – контрабанда сметаны и сливок, прямо по заветам кота Матроскина! Такое, наверное, только в Ливонии возможно. Представляю, какие щёки наели эти негодяи на баронской сметанке.

– И в самом деле безобразие, – согласился я. – Ну что ж, рассудим.

Негодяи, однако, оказались на удивление худыми – видно, не впрок пошли краденые сливки.

– Попались, злодеи, – ласково поздоровался с ними я. – Как говорится, сколько верёвочке ни виться… Вот и вам тоже конец пришёл.

Злодеи рухнули на колени и взмолились, обращаясь почему-то к Ленке:

– Пощадите, ваша милость! Мы люди маленькие, что нам приказали, то мы и делали!

Им, похоже, уже объяснили, кто здесь ангел кротости, а кто головы отрывает. В общем-то, так и планировалось, но всё же немного обидно быть пугалом.

Ленка от этих мольб слегка растерялась и зашептала мне на ухо:

– Что мне говорить?

– Ничего, просто делай доброе лицо, – шепнул я ей в ответ. – Изредка шепчи мне на ухо что-нибудь, вроде как просишь о чём-то.

– Ты слишком добра к этим прохвостам, дорогая, – громко заявил я нахмурившись. – У них же на мордах написано, что они закоренелые преступники и не желают раскаиваться.

Преступники начали наперебой уверять меня, что они-то как раз горячо желают раскаяться.

– Значит, говорите, что сожалеете о своих преступлениях, – с сомнением сказал я. – Возможно, я вам и поверю, если вы искренне ответите на мои вопросы. Но учтите – хоть один намёк на ложь, и вы немедленно идёте на виселицу, и на заступничество баронессы можете даже не надеяться. Вам понятно?

Несчастные закивали так яростно, что я слегка испугался, как бы у них не оторвались головы. В результате краткого допроса выяснилось, что это выгодное дельце затеял рижский купец Юрген Хольц, который держал оптовую торговлю молочными продуктами, а пойманные преступники были младшими приказчиками, которые, собственно, и вывозили закупленный товар.

– Так вы, наверное, не только у нас закупаете? – полюбопытствовал я.

– В основном у вас, другие пошлинами обкладывают.

– Ну да, мы-то не обкладываем, – саркастически заметил я. – Сколько с вас Нейгаузен берёт?

Собеседник замялся, видимо, это было коммерческой тайной. Я вопросительно поднял бровь и посмотрел на Кая Песонена, стоявшего сзади арестованных.

– Десятую от стоимости товара, – торопливо сказал второй.

– Неплохо он с вас имеет, – хмыкнул я. – А что берёт мать Тереза из Ольденторна?

На это раз замялись оба, наконец тот, что послабее, нерешительно ответил:

– Преподобной много требуется на разные богоугодные дела…

Насколько я понимаю, с высокого христианского на наш простой языческий это переводится как «жадная тварь». По всей видимости, она даже твёрдый процент не устанавливает, а дерёт, сколько удастся содрать.

– Ладно, Христос с ними, с богоугодными делами, не мне в такие высокие материи лезть, – великодушно махнул рукой я. – Я выслушал суть дела и вынес такое решение: раз уж за вас просит сама баронесса, вас я отпускаю без наказания…

Арестанты выглядели так, как будто готовы упасть в обморок от счастья.