– Как дела? – задал я тогда, помнится, дурацкий вопрос.

Он лишь криво улыбнулся в ответ и ничего не сказал, а я и не настаивал. До меня доходили слухи о гибели его сестры Дафны, но я не знал подробностей, а спросить не решился. Мы еще посидели за стаканом кофе там, на позиции моих батарей, вспоминая общих друзей и ту войну. Но было две темы, которые он напрочь исключил из нашей беседы: Дафна и Фрэнки-Шерман. Если я невольно касался одного из них в разговоре, он замыкался в себе и переставал отвечать на вопросы. Это был тем более странно, что по моим сведениям Фрэнки благополучно вернулся в свой Кентукки и столь же благополучно продолжал там выращивать свою кукурузу или что там у них растет. Я в свое время пытался писать ему на почтовое ведомство округа Тейлор, но ответов не получил. Потом, уже во время моей скоротечной учебы в Вест Пойнте, я пробовал до него дозвониться, но Фрэнка Кранца в списке телефонных абонентов округа не оказалось.

…Квартира Натана не представляла собой ничего особенного по тель-авивским масштабам: небольшая гостинная, совмещенная с кухней и две маленькие спальни. Одну из них, с разбросанными по полу игрушками, сразу оккупировала Шуля. Оттуда немедленно начали доноситься звуки возни: то ли катали по полу заводной грузовик, то ли укладывали спать упрямую куклу.

– Жена на работе, дети в школе – пояснил хозяин.

В квартире обнаружилась и нестандартная деталь – металлическая лестница на крышу, прикрепленная болтами к стене.

– Пойдем, подполковник – усмехнулся Натан – Там, на крыше и поговорим. Ты еще способен подниматься по таким лестницам?

Пришлось показать ему, как поднимаются по лестницам подполковники артиллерии. На крыше, на которую мы поднялись через застекленный люк, у него стоял колченогий стол и пара побелевших от дождя и солнца плетеных кресел. Перед нами, как на ладони, предстал весь город. Построенный на песчаных приморских дюнах, он почти такой же плоский как и Ленинград, но без ленинградских шпилей. Лишь купол синагоги на Аленби выделяется на фоне одинаковых плоских крыш. И крыши здесь не зеленые, крашенные, как в Ленинграде, а беленые, с такими же белыми баками солнечных бойлеров на них. Поэтому в ясный летний день на них невозможно смотреть без темных очков. Но сейчас был февраль и можно было без боязни смотреть на запад, туда, где белизна города переходила в синеву моря.

– Что ты думаешь, Изя, об обстановке в мире? – неожиданно спросил Натан.

В удостоверении личности у меня значится "Ицхак Шойхет", но так меня звали не всегда. В доизраильские времена я был известен как Исаак Резник или просто Изя, поэтому друзья по-прежнему меня так называют. Кстати, "Шойхет" – это не просто ивритизация8 моей русифицированной фамилии а еще и удивительное совпадение. Именно такую фамилию я получил от Томера Хейфеца в далеком Риме. У меня тогда был югославский паспорт на имя Иво Штернича, который не сулил мне ничего, кроме неприятностей. Вот тогда-то я и стал Шойхетом, а настоящий Ицхак Шойхет, чей паспорт я унаследовал, остался на военном кладбище под Равенной. Потом мы там хоронили Миху Шитрита, погибшего при штурме хорватской церкви и я неожиданно увидел надпись на своей могиле. Воистину, такое не каждому дано испытать. А вот Томера мне похоронить не удалось, он погиб при штурме Латруна.

Но Натан ждал ответа и я всерьез задумался. У нас в Израиле никогда не было скучно. Если на приграничные поселки не нападали фидаины, то начиналось внутреннее брожение и социалисты бодались с либералами, а те и другие вместе – с повстанцами из Вади Салиб. К тому же, наши добрые соседи спали и видели как бы этак половчее утопить всех евреев в море. Они особенно это и не скрывали, печатая в центральных газетах свои кровожадные планы, которые добрые европейцы благоразумно трактовали восточной иносказательностью. Поэтому большинство из нас не слишком интересовало то, что происходило за пределами страны. А там тоже творились дела и дела эти были не слишком хороши. По службе мне доводилось выезжать в Европу и Штаты и я все же немного представлял что творилось в мире. Наш земной шар, фаршированный ракетами и стратегическими бомбардировщиками, уменьшился, скукожился. Все стало так близко. Если начнётся в Вирджинии или под Рязанью то рано или поздно докатится и до нас и вот тогда-то будет уже поздно…