– Хотел? Или хотела́? – насмешливо переспрашивают из телефона.

В первую очередь я пугаюсь. А уже потом злюсь на саму себя за то, что не могу помочь Свете. И тогда меня начинает нести на волнах импровизации!

…Когда Феодора, отстояв очередь на исповедь, с радостно-заинтересованной улыбкой заходит к нам в комнату – видно, мои вопли слышны из гардероба, – я сижу на кровати и ору в трубку:

– Тебе знакомо слово мутация? У меня, может быть, ломка ещё не закончилась, вот хожу как дискант недоделанный, людей пугаю! А ты не смей ничего говорить про мой голос!

– Мутация? – хихикают в трубке.

Света торжествующе выхватывает у меня телефон.

– Видишь, какой Дима умный! Он убил тебя одним словом! Ты не знаешь всего его интеллекта! – словно горох сыплет, тараторит она. – Он… он вообще!

– А что здесь происходит? – как можно спокойнее спрашивает Феодора, оглядывая нас. Она проходит в угол комнаты, на всякий случай обходя меня подальше, садится в кресло и кладет рюкзак на пол. Света сбрасывает вызов и опускает руку с телефоном.

Я глубоко вздыхаю и обращаюсь к ней с виноватым видом:

– Вот видишь! А ты говорила – музыкальное образование… Да Лида справилась лучше меня!

– Да ладно! Зато ты его интеллектом убила! – весело заключает Света. – А ещё у нас есть Федя! – неожиданно добавляет она.

Я сочувственно смотрю на подругу.

– Чего ты хочешь от меня, женщина? – в своей обычной манере спрашивает Федя, произнося эту фразу с таким удивлением и неудовольствием, что любому должно стать ясно, что она не намерена участвовать ни в каких сомнительных мероприятиях. Но Света умеет уговаривать.

А я понимаю, что не хочу участвовать во второй части нашего «Мерлезонского балета», встаю с кровати и поправляю измявшееся платье.

– Пойду все-таки на службе постою, – объясняю я девочкам. – Долго там до Помазания, Федь?

– Да нет. Ещё полчасика, наверное.

– Позови нас, как начнётся! – просит Наташа. Я киваю, вешаю на плечо летнюю тканевую сумку и выхожу в полутёмный храмовый гардероб.

– Ну, что, конопатая, долгое это дело – подружек дозываться? – улыбается сторож, всё так же сидя с книгой у монитора. – Вон и вторая за вами пришла!

– Федя-то? – рассеяно переспрашиваю я, и тут в комнате, откуда я только что вышла, раздается очередной взрыв хохота. Юра неодобрительно качает головой. И, хотя причина веселья ему неведома, я чувствую необходимость оправдаться:

– Вытащишь их, как же… Лучше сама обратно на службу пойду. Авось хороший пример подействует.

– А вот это правильно, – соглашается он.

Чем кончилась эта история, я так и не знаю. Но с тех пор Света ни разу не заикалась о том, чтобы кто-то из нас изображал её парня. Или наше представление с первого раза возымело нужный эффект, или, наоборот, мы слишком плохо сыграли свои роли, и поэтому Света не просила повторить спектакль «на бис», но больше на своих озабоченных соседей она не жаловалась. И я была рада этому. Нелепая ситуация вместо хохота стала вызывать смущение, сквозь призму которого, как сквозь пыльное стекло, детали были уже едва различимы. И только укоризненные глаза охранника помнились всё так же ясно.

3 июня

Троица! Слово гулкое, точно колокол. Оно гудит, и вместе с его гулом разливается по улицам летняя зелень. Казалось, ещё вчера аллеи были усыпаны клейкой шелухой тополиных почек и только вылупившиеся листочки – блестящие и липкие – источали пронзительный горький запах. Что за сочный светло-зеленый цвет у них – аж зубы сводит, как от лимона!.. А вот уже за густыми кронами не видно веток, и шелестит листва, остепенившаяся, приобретшая благородный тёмно-изумрудный оттенок, и всё кругом радостно, торжествующе.