Новая сцена: синее одеяло на зеленой траве. На одеяле термосы, бутылки с дюшесом, какие-то овощи и бутерброды с плавлеными сырками.

Папа заранее готовился к таким походам: брал компас, перочинный нож, защитного цвета выгоревший рюкзак с потертыми кожаными ремнями, панамку и батон. Этот батон белого хлеба он предварительно резал пополам вдоль, прижимая его одним концом к груди и держа нож лезвием на себя. Каждую половину затем намазывал маслом и выкладывал на масло плавленые сырки. Когда половинки склеивались обратно, получался огромный бутерброд, который можно было резать или просто разламывать на маленькие бутерброды.

И вот, мы все сидим на синем одеяле, поджав ноги, болтаем и жуем папины бутерброды. Солнце светит, облака плывут, деревья разбрасывают тени по всей картинке и кто-то чирикает над нами.

А потом папа зычно вопрошает:

– Ну, други, кто пойдет со мной собирать мармелад? – Подмигивает и лихо закручивает несуществующий ус.

– ???

Это мы с Митей и Алешей так удивляемся. Бежим за папой в сторону каких-то зарослей, источающих медовый аромат, за которыми открывается солнечная поляна, поросшая мармеладом. Он растет желтыми засахаренными кусочками на множестве травинок – глаза разбегаются. И мы пасемся на этой поляне, засовывая мармелад за щеки, а когда щеки уже полны, собираем его в кульки, свернутые папой из газеты… А потом несем свои трофеи к синему одеялу, чтобы взрослым тоже досталось немножко от нашего волшебного счастья…

Боже мой! Как он додумался это сделать, сочинить эту живую сказку?! Ведь он заранее все продумал: надо было купить мармелад, а потом улучить время и нанизать его на множество травинок, свернуть кульки… Он хотел, чтобы у детей было чудо. И он его просто создал. Оно так и осталось во мне как чудо, как папин подарок. Значит, и у Мити тоже, раз он вспомнил о нем сейчас.

Дорогой Митюша, ты даже не представляешь, что ты тогда для меня сделал! Все изменилось в одно мгновение. Моя ярость тут же испарилась, чудесное воспоминание унесло меня из тяжелого контекста этого дня в огромный свет того детского чуда. За несколько секунд, прежде чем вернуться в здесь и сейчас, я успела отдохнуть в той вечности.

Сразу подумала, что это отец посылает мне свою любовь – говорит со мной через Митю. Мысль, надо сказать, совсем не характерная для той поры моей жизни. Но да, я была уверена, что это так. Бывают мысли и ощущения настолько очевидные, настолько несомненные, что сознанию остается только регистрировать их.

Сейчас, в который раз вспоминая все это, догадываюсь, что нужен был именно Митя, чтобы вызвать во мне ту ярость, и разрушить с ее помощью марево боли, в которое я тогда была замурована наглухо. И только в эту брешь смогло просочиться утешительное мармеладное воспоминание.

Тем временем мы доехали до крематория, и я снова побежала с какими-то бумагами что-то оформлять. Все внутри снова заполнилось туманом и болью.

И вот мы все стоим в зале с высоким потолком и стрельчатыми окнами. Откуда-то звучит подвывающая музыка, которая должна отжать из наших глаз слезы, что она и делает с большинством присутствующих. Только не со мной. Я не плачу, как не плакала и все предшествующие дни. Просто стою и смотрю. Люди подходят к гробу, кладут цветы, говорят какие-то слова, мама гладит папино лицо. Я не могу и не должна прикасаться к мертвому телу. Почему? Откуда я знаю. Мне нельзя – и это все, что я знаю. Поэтому просто смотрю.

Теперь смотрю за окно. Там растут сизые пирамидальные елки, как у кремлевской стены. На каждой елке сидит по сороке. Они как-то странно себя ведут, эти птицы: вот одна поднялась с ветки и полетела в сторону соседней елки, застыла в воздухе – зависла с распростертыми крыльями и висит. Вот, опять полетела. Теперь другая решила поменять елку, и тоже зависла на полпути, позволяя рассмотреть переливы своих перьев. Что тут такое творится?