Тучко помедлил, вынул кисет и начал вертеть самокрутку.

– Опасный человек, – заговорил он наконец. – Самый опасный из всех, кого я встречал. В войну при каждой бригаде имелись звенья иностранных наемников. В моей главой такого звена и был Эргоном. Все они, конечно, были соглядатаями: умные головы на Западе хотели знать, на что тратят деньги, поддерживая бригады герильясов. Но, кроме того, еще отличные бойцы и толковые командиры, и Эргоном, пожалуй, был лучшим из них. Звено у него было небольшое, всего девять разумных: он сам, еще двое людей – один отличный рубака, другой искусный маг – потом еще гном Гемье и эльф Васисдас, которых ты помнишь, и четверо фэйри-карликов.

– Любопытно, – заметил Персефоний. – Что-то мне это напоминает. Прямо как в легенде.

– А ты как думал! – отозвался Тучко, раскуривая самокрутку. – Таких парней хлебом не корми, дай только примазаться к какой-нибудь легенде. Хочешь верь, хочешь не верь, а на мозги это действует со страшной силой. Особенно на мозги, не отягощенные знаниями, как выражался наш повар – а он знал, что говорит, в мирное время библиотекарем был. Иному юнцу достаточно намека на легенду, случайного совпадения – самого поверхностного, как раз по мере знаний, и готово, он уже верит во все. Видал бы ты, как трепетали иные мои сопляки, когда эти девять мерзавцев гордо именовали себя братством! Однако чего не отнять, того не отнять: драться умели. Потом, по счастью, легенда рухнула. Маг и боец погибли, карлики слиняли, прихватив кое-что из трофеев. Вот только мозги прочищать было поздно. К тому времени другие легенды пошли рушиться, поважнее… – вздохнул он.

– Правда, далеко не все это поняли, – подал вдруг голос возница. – Ты ведь это хотел сказать, бригадир?

– В общем, да, – помедлив, кивнул Тучко. – По совести сказать, ты один понял все по-настоящему, Яр. До сих пор не знаю, почему ты вообще с нами оставался.

– Чего тут думать? – отмахнулся берендей. – Во-первых, я присягу давал. Хоть и сдуру, но присягами не бросаются. А во-вторых… ты без меня таких бы дел наворотил…

– Тоже верно, – сказал Тучко Персефонию. – Яр меня много раз от греха спасал. Лютовать не давал… Даже этих, «братство» это наемное, одергивать умел – у него-то и я научился.

На минуту воцарилась тишина. Персефоний глядел на широкую спину берендея, скалой закрывавшую залитое лунным сиянием небо, и дивился про себя, до чего пестрое было у Тучко войско.

– Слышь, бригадир! Может, скажешь все-таки, что у тебя за беда стряслась? Знаешь ведь: если дело стоящее, так я с тобой пойду.

– Да нет, Яр, то-то и оно, что дело так себе. Не то чтобы совсем уж дрянь, а так…

– Не за идею, часом? – осторожно спросил берендей.

– Нет! – хохотнул Тучко. – Хватит с меня идей.

– Это хорошо. На идеи у тебя никогда чутья не было. Впрочем, кто бы говорил…

Они опять помолчали. Лес сомкнулся уже с обеих сторон дороги, из-под деревьев несло сырой прохладой и пряными запахами, в которых терялся табачный дым. Еще под крышей брики витал запах меда, от которого странным образом делалось тепло на сердце.

Персефоний любил мед – в нем было что-то от солнца.

Хмурий Несмеянович курил, лежа на боку и стряхивая пепел на жесткую ладонь: дно повозки было устлано сеном. Дотянув самокрутку до пяточки, он щелчком выбросил окурок на дорогу. Персефоний проводил взглядом красный огонек. Тучко потянулся и улегся вдоль левого бортика.

– Яр! Ты вообще-то как устроился?

– Недурно.

– Жену нашел?

– Нашел.

– Как она?

– Теперь хорошо.

Персефония спокойный тон обманул, а Тучко напрягся.

– Ты выразись пояснее, звеньевой!

– Куда яснее-то? Там всем хорошо…