Между тем семья Просака Поруховича словно окаменела, леденя Персефония взглядами. Молодой упырь хотел поинтересоваться причиной столь странного поведения, но потом решил, что лучше будет просто удалиться, и так уже он засиделся за пивом.

Отставив недопитую кружку, он зашагал к выходу, чувствуя, как его обдают волны ненависти. Да что они тут, в уме повредились, что ли?

Порог он пересек чуть ли не бегом.

Свежесть ночи после задымленного зала была как ласковая рука на разгоряченном лбу. Однако что-то было не так в ночи – Персефоний сразу это почувствовал, и лишь потом ноздрей его коснулся запах гари и он увидел, что в дальнем конце предместья горят дома.

– Эва как занялось, – донесся до него голос колобка Кругляша.

– Сказать же надо этим-то… бедолагам! – ответил ему голос овинника Пруши.

– Думаю, они и так знают, – туманно заметил Кругляш. – Ох, зря меня хозяин не послушал, теперь такое будет…

– Вечно ты каркаешь…

Они с домовым стояли на крышке короба, поставленного, не иначе чтобы прикрыть дыру в стене конюшни, и наблюдали за пожаром поверх забора.

– Как видишь, прав оказываюсь! – отозвался домовой, сорвав верхушку росшей из-под короба травины и нервно закусив ее в углу рта. – Говорил я ему: не связывайся с ворьем, боком выйдет.

– Да можешь ты сказать, что с этим типом из брошенного дома, при чем тут палец и пожары?

Персефоний замер на середине двора.

– Пожары сами по себе, а палец – сам по себе. Никаких, конечно, дров Просак не колол. А просто пришел тот тип, выволок Просака из постели, оттащил на задний двор и оттяпал ему палец. По воровским законам.

Пруша чуть с короба не свалился.

– Это что еще за причуды?

– Воровские! У них, видишь ли, свой закон на все, и если что не так – клади сперва палец, а потом – голову. Уж в чем там хозяин провинился, не знаю, да и не важно это. Я ему с самого начала говорил: когда-нибудь обязательно влипнешь… Охти ж, помяни черта – он навстречь! – выругался домовой. – Идет.

– Кто идет?

– Любитель пальцев, чтоб ему самому какую часть так залюбили…

В предместье нарастал шум. Огонь, как видно, занялся считаные минуты назад, и лишь сейчас донеслись до «Трубочного зелья» крики и звон пожарного колокола. Расслышать шагов домовой, конечно, не мог, очевидно, угадать приближение Хмурия Несмеяновича ему помогло обостренное чутье.

Кругляш спрыгнул с короба, чтобы отправиться обратно, и вздрогнул, увидев Персефония. Он, конечно, знал, что Персефоний дневал под его крышей – и в одной комнате с «типом из брошенного дома». А молодой упырь стоял, не зная, куда глаза девать. Короткий рассказ домового звенел в ушах.

В это время в беззаботно распахнутые ворота въехала запряженная парой пегих крытая бричка или, вернее уж сказать, брика – внушительных размеров была повозка, прямо громадная. Пахло от нее медом. Из брики вышел озабоченный Хмурий Несмеянович, а за ним – пожилой эльфинит с гишпанской бородкой, с тросточкой и пухлой папкой под мышкой. Домовой и овинник тотчас испарились.

– Куда-то собрался? – вместо приветствия спросил Тучко у Персефония.

– В город. За другим упырем, как вы и просили.

– Дело стоящее. А полиции ты больше не опасаешься?

– Честному гражданину это не пристало. В крайнем случае они все равно позволят мне послать сообщение, и другой упырь у вас будет.

– Есть вариант получше, корнет, – сказал Тучко и, нервно оглянувшись на зарево, пояснил, кивнув на эльфинита: – Со мной нотариус. Идем внутрь, прямо сейчас оформим соглашение о коммерческом донорстве, и можешь ходить по улицам Лионеберге с бумажкой в кармане и спокойствием в душе.