Хотела я или не хотела (скорее, последнее), но местный уклад со своим очарованием, странностями, особенностями все равно вошел в мою жизнь. Я с изумлением заметила, что и с моих окон исчезли как-то неожиданно занавески, сами собой свернулись и отправились в кладовую ковры, комнаты избавились от ненужной мебели. В сарае появились велосипеды, и в хорошую погоду просто тянет поехать на море вечером, посмотреть на закат в полной тишине в компании многочисленных голландцев, которые сделали традицией наблюдать, сидя за бокалом вина, погружение солнца в свое всегда холодное Северное море.

Эти бытовые пристрастия менялись безболезненно, как-то сами собой, тем более что быт никогда не был тем, что могло бы изменить мою сердцевину. Чего не скажешь о сложившейся системе профессиональных воззрений, которая претерпела за прожитые там годы значительные изменения, часто весьма болезненные.

Я приехала в чужую страну в полной уверенности, что наша система музыкального образования является самой лучшей, в общем-то, практически ничего не зная о том, как обстоят дела у них. Жизнь посылала много сигналов, намекая на то, что не следует быть такой уж категоричной.

Что же это были за сигналы, из-за которых все мои подсистемы: профессионал-любитель, учитель-ученик, исполнитель-слушатель, программы, методики, стратегические цели, продуманные репертуарные тактики, одна за другой стали давать трещины?

Как-то раз мой муж, сотрудник крупной международной организации, сообщил мне, что мы приглашены на концерт его шефа, директора юридического департамента. В программе был объявлен Концерт для валторны с оркестром, сочиненный этим самым шефом. Моей иронии не было предела, но этикет надо было соблюдать. После концерта мне пришлось самой себе признаться, хотя и с большой неохотой, что мне, музыканту-профессионалу, такого концерта не написать, хоть я и нашла некоторые огрехи в форме финала, что совершенно не облегчило досады от этого неожиданного признания. После этого сигналы о необходимости некоторой корректировки моих профессиональных и человеческих воззрений просто посыпались. Знакомый дипломат, советник-посланник австрийского посольства, попросил меня подыграть в его квартете, он готовил программу прощального концерта для друзей и сотрудников по причине своего отъезда. Играл он очень хорошо, как и его коллеги по квартету, сотрудники посольства. Репетировали мы в его доме, в большой комнате, где была представлена его коллекция военных мундиров времен наполеоновских войн. Британский посол, чью дочь я учила играть на скрипке, пригласил меня на свою лекцию по истории английской музыки. Провел он ее с таким блеском, что опять пришлось признаться себе, что мне далеко до такого уровня знания этой значительной части европейской культуры. Когда я решила получить фортепианный диплом, для того чтобы не чувствовать себя самозванкой с многочисленными учениками, пожелавшими учиться у меня играть на двух инструментах, то несколько лет ездила в Манчестер, где каждое лето проводится летняя фортепианная школа. С утра до вечера я находилась на многочисленных занятиях этой школы. В перерывах, в столовой, можно было сидеть по соседству с Питером Донохоу, например, который среди многих других выдающихся пианистов вел мастер-классы и индивидуальные занятия с желающими. Там мне удалось познакомиться и найти общий язык с некоторыми постоянными слушателями этой школы, которые не могли представить себе своего летнего отпуска без поездки в Манчестер. Среди них был один доктор, хирург, который в учебные часы играл Этюды-картины Рахманинова и делал это очень хорошо. Так вот в этой столовой, обменявшись с ним своими соображениями по поводу некоторых фактов из биографии Шуберта, я, слава богу, вовремя замолчала, потому что он знал каждый день, проведенный Шубертом с утра до вечера, каждое слово, сказанное им, и каждую ноту, сочиненную им. Особенно его интересовали вопросы здоровья композитора, что очень понятно, учитывая его профессию.