– Вот, смотри, деда, – внучка развернула у себя на коленях мешковину и достала на свет клинок.

Дед отложил остатки хлеба в сторону и, кряхтя, поднялся. Приняв из рук Аксиньи саблю, сказал:

– Хороша-а-а! – старик взвесил клинок в ладони, и вдруг ловко крутанув им, подбросил вверх.

Сабля, перевернувшись в воздухе, направилась вниз остриём к деду, а тот, убрав ногу назад, перехватил клинок за эфес левой рукой и со свистом рассёк перед собой сверкающей, как молния, саблей воздух.

– Хороша работа! – снова повторил дед. – Макар оружейник знатный, но чтоб к вечеру, да так искусно…, – старик вернул саблю внучке.

Присев обратно на крыльцо, старый взял хлеб и продолжил кормить птиц.

– Это он теперь, ко́сы правит, да подковы мастерит, – дед говорил, не отрываясь от своего занятия. – А в прежние, молодые времена к нему аж из города приезжали, просили: кто меч, кто ше́лом, кто кольчугу выковать. Знатный был мастер, Макар. Давно, а вишь, помнит-то. Мастерство, его время не точит.

На реку опускался душный летний вечер. Ребята, что удили рыбу в камышах стали громко перекликаться, собираясь домой с уловом. Цапля, замерев среди мелкой заводи, стоя на одной ноге провожала катившееся за лес солнце. У топкого ручья в овражке под горкой заплакала ночная птица, а в крапиве у самой завалинки затянул свои страдания сверчок.

– Идём, что ли, Аксюша, в дом, – дед поднялся, опираясь на плечо внучки. – Завтра встать раненько надо.

Старик взошел на крыльцо и, отворив низкую дверь, бесшумно ступил в дом.

В окне запылала лучина. Аксинья аккуратно завернула саблю в мешковину, взяла забытый дедушкой посох, и легко взбежала на крылечко. Обернувшись к почти спрятавшемуся за дальние сосны солнцу, она что-то прошептала и вошла в дом, неплотно прикрыв за собой дверь.

Глава вторая

Петух ещё не пропел, а Аксинья была уже на ногах. Она босая вышла на крыльцо и потянулась. Спрыгнув на землю, на цыпочках подбежала к стоявшему на скамейке ведру с холодной водой. Зачерпнув ладонями воды из ведра, Аксинья плеснула ею себе в лицо. Потом зачерпнула снова и с удовольствием, отфыркиваясь, как котёнок, умылась.

На востоке небо стало серым. Показались первые лучи рассвета и петух, взлетев на плетень, похлопав крыльями, прокукарекал утреннюю зорьку.

Дед, легко постукивая посохом, спустился по крыльцу на двор.

– Ну что, милая, – обратился он к внучке, – сготовилась ли?

– Дедуль, я ж перед тобой только поднялась. Сам же видел, – ответила Аксинья, вытирая лицо белоснежным полотенцем.

– Так чего медлишь-то?

– Деда, я гляжу, тебе, что ли никак не терпится, меня со двора согнать, да? – Аксинья всплеснула руками.

Дед погрозил ей посохом:

– Опять, Аксютка. Не говори глупости. Чую я, Аксиньюшка, уходить тебе пора, меня оставить.

Внучка подошла к деду и, поцеловав его в лоб, вернулась в дом. Достала со дна сундука материнское плате, быстро переоделась в него и осмотрела себя со всех сторон. Платье было чуть ниже колен, из серой прочной и жёсткой материи, расшито красной ниткой по подолу и рукавам замысловатыми узорами. Платье имело на боках два длинных разреза доходящих до пояса. Там же Аксинья нашла тонкие из белого льна узкие штаны. Натянув их, она подпоясалась кожаным ремешочком с серебряной бляхой. «Совсем другое дело», сама себе сказала девушка, надевая зелёные мягкие сапожки.

Аксинья легко подпрыгнула на носочках, проверяя удобно ли ей в этой одежде. Потом обвязав голову тёмно-синей тесьмой с вышивкой, надев на шею оберег оставленный ей ещё матерью в детстве, взяла перевязь старого дедова меча, в другую руку саблю и вышла на двор.