Дима прошел в комнату – как был, в кроссовках, – протянул Соне палец и неловко погладил Дашу по плечу. С рюкзаком, надетым на оба плеча, он был похож на большую черепаху.

Даша услышала, как повернулся ключ в замке, и пожалела, что они не обнялись по-человечески. Она оставила Соню на диване, пошла на кухню, окно которой выходило во двор, посмотрела вслед Диме и отправила ему сообщение: «Уже скучаю». Потом сделала два глотка остывшего сладкого кофе, вылила остатки в раковину, сменила футболку на чистую, расчесалась и накрасила ресницы, прежде чем Соня обнаружила, что ее нет, и завопила.

Обычно по дороге в универ Дима звонил ей, и, пока шел, они разговаривали. Даша раздражалась, когда он звонил не вовремя и будил ребенка, но ждала звонка и расстраивалась, когда его не было. Почему-то говорить по телефону было проще, чем вживую, и обсудить получалось больше и откровеннее. Такие звонки напоминали ей время, когда они с Димкой только начали встречаться и никак не могли наговориться. По три часа бродили по улицам, а когда расходились по домам, то звонили друг другу и снова говорили. О чем можно так долго болтать? Даша теперь и не помнила.

Телефон бесполезно тренькнул: магазин косметики прислал сообщение о распродаже.

Снаружи хмурилось крапчатое, в дождевых подтеках небо. Соня с самого утра вела себя беспокойно, ерзала, кряхтела и требовала Дашиных рук. Даше казалось, что у Сони болит животик, скорее всего, от колик. Как и говорила врач из детской поликлиники, Даша поила Соню специальным сиропом, гладила по пузику и разрешила ей жить на руках.

Соня, накричавшись, заснула, и Даша наконец снова смогла нырнуть в интернет. Она давно хотела найти в соцсетях одну девушку, с которой лежала в одной палате в роддоме, и узнать, как у нее дела. Девушку звали Аней, фамилия тоже была не из редких – Никитина, было ей лет двадцать, работала она парикмахером. Больше ничего о ней Даша не знала.

Анин ребенок родился намного раньше срока и весил девятьсот граммов. Даша и не знала, что дети бывают такими маленькими! Все мамы на этаже лежали в палатах со своими малышами, новорожденные спали рядом в специальных каталках, а Аня была одна: ее ребенка сразу после родов забрали в другое отделение и сказали, что он может не выжить. Аня почти все время проводила там, а вернувшись в свою палату, так смотрела на Сонечку и на еще двух малышей, что Даше немедленно делалось стыдно. За то, что ей очень больно кормить грудью и нельзя сидеть, что больно ходить, что ее, Дашин, папа не пришел посмотреть на ребенка, за то, что она злится на Соню, которая требует еды каждые два часа и днем и ночью, а сама не берет грудь, не берет, не берет, и отбивается, и плачет, да что ей вообще нужно? За то, что после родов прошло два, три, четыре дня, а Даша так и не почувствовала обещанного счастья и хоть какой-нибудь любви – только усталость, стыд и страх что-то сделать не так. За то, что мама в ответ на ее жалобы спросила: «А ты чего-то другого ждала?» За то, что она, Даша, была как расстроенное пианино: чувствовала то, что не должна была, и не чувствовала того, что должна была. А в это время Аня возвращалась от своего ребенка и не сразу шла в палату, а долго стояла у окна в холле с таким лицом, какого Даша никогда не видела у людей.

Когда оказалось, что Дашу выпишут не когда она ждала, а только через день, она больше не могла сдерживаться, легла лицом в подушку, и ее трясло от плача. Одноклассницы благополучно отстрелялись, закончили год и, избавившись от школы, гуляли, показывались в «Инстаграме» в цветущих яблонях и с охапками сирени, а Даша была здесь и никуда не могла выйти. Аня одна подошла и стала гладить ее по плачущей спине и говорить, что все будет хорошо. Остальные продолжали сидеть в телефонах.