Ну на хер.

Покидаю гостиную. Включаю свет в комнате и, расстегнув рубашку, усаживаюсь на край кровати.

Активно растираю лицо. Усталость накатывает.

Робкий стук в дверь раздражает.

– Да, – отвечаю твердо.

– Я хочу поговорить.

– Заходи.

Первое, что вижу: тончайшие лямки шелковой ночной сорочки на хрупких плечах и ноги длиннющие. В штанах становится теснее, а в голове, наоборот, – пусто.

Молча наблюдаю, как Злата просачивается внутрь комнаты и мягкими шажочками приближается ко мне.

На ее лице – пиздец! – больше нет самоуверенности и придурковатости. Зато там есть… покорность и пухлые губищи, отполировавшие мой член прошлой ночью.

Смотрю в чуть раскосые карие глаза. Девушка скромно улыбается. Одергивает сорочку и поправляет лямку на плече. Наверняка замечает мой интерес. Но не пугается. Еще активнее лыбится и подбирается ближе.

– Почему не уехала? – спрашивает Амир.

Плавно веду плечами. Так, что ночная сорочка стремительно падает к ногам. Обнаженное тело тут же обдает колючим воздухом. Холодным и сухим от кондиционера.

– Блядь…

Хаджаев резко поднимается с кровати и останавливается в шаге от меня. Я, как одинокая тростинка на ветру, колышусь и дрожу.

Мужская грудь, покрытая страшными татуировками, еще пугает, но не так сильно. Я отчего-то решила, что самое ужасное уже случилось. Что в сексе может быть хуже того, что он сделал со мной вчера? Ничего хуже и ничего унизительнее быть не может, я уверена.

Тысяча долларов.

Не так уж и ужасно все было…

– Почему не уехала? – Амир вытягивает руку и двумя пальцами очерчивает мою скулу. – Отвечай.

– Мне кажется и так… хм-м… понятно.

Теплые пальцы обозначают линию губ и грубовато подхватывают подбородок. Черные глаза царапают раздражением.

– Свои «кажется» при себе оставь. Я задаю вопрос, ты – отвечаешь.

– Я… решила остаться. Здесь. С вами.

– С вами? – Амир усмехается.

– С… тобой, – выдыхаю.

– Зачем ты решила остаться?

Вздрагиваю, когда мужские пальцы спускаются по шее к плечу, а затем теребят сосок. Опустив голову, молча наблюдаю за магией – как он стремительно твердеет.

В горле пересыхает. В одну секунду будто воду всю из организма выкачали. Жадно хватаю воздух ртом и наблюдаю за реакцией Хаджаева.

Белизна его рубашки резко контрастирует со смуглой кожей. Это кажется одновременно пугающим и притягивающим. Я бы считала Амира красивым мужчиной, если бы он не был таким опасным.

Он тоже смотрит. Переходит ко второму соску и поигрывает челюстью. Я пугаюсь. Загоняюсь, что ему что-то не нравится.

Грудь? Маленькая? Большая? Недостаточно упругая?

– Вы… ты сам сказал, что я могу остаться…

– Зачем? Хочу понимать, осознаешь ли ты, какую именно хуйню вытворяешь?

– Я осталась, чтобы быть здесь… с тобой, – скромно опускаю глаза.

– Ну ты декабристку-то из себя не строй. И я на героя в этой ситуации мало смахиваю.

Я нервно сглатываю скопившуюся слюну и поднимаю взгляд на его невозмутимое лицо. Пожалуй, впервые так открыто. Его глаза такие черные, что практически сливаются со зрачками. А белки – красные, воспаленные.

От Амира вообще все время веет какой-то безнадежной усталостью. Даже в самый первый раз, когда я встретила его на вечеринке у Рубена, он был такой же.

Богатые мужчины офигеть как много работают – это первый урок, который я усвоила за два дня здесь. Моя детская установка, привитая мамой, что те, у кого есть деньги, живут припеваючи и целыми днями пьют дорогое шампанское в ресторанах, пока мы впахиваем в деревне, – развеялась как дым.

– А-ай, – всхлипываю, когда настойчивые пальцы, затронув живот, ныряют в промежность.

Инстинктивно сжимаю ноги и впиваюсь ногтями в запястье.