Я резко подаюсь вперед, чувствую, как подпрыгивает пульс. В голову влетает мысль, что она выложила там какие-то фотографии.

Скидываю звонок, спустя секунду ищу в инсте страницу Красовской и сжимаю в руке мобильник: она закрыла от меня свой профиль.

Быстро набираю Казаринову, но он не берет трубку.

Слышу гудки по второй линии, смотрю на экран, гетконтакт определяет номер телефона больницы, и я молниеносно переключаюсь на вызов.

– Олег Александрович, Алена пришла в себя, – сообщает ее лечащий врач.

– Можно увидеть ее? – соскакивая с дивана, спрашиваю я и бегу в коридор.

– Да, можете. Сейчас с ней ее родители.

– Черт! Черт! Черт! – кидаю на соседнее сиденье разряженный мобильник и пока стою на светофоре еще раз открываю бардачок.

Переворачиваю там все вверх дном, заглядываю в отделение между сиденьями – тщетно.

На днях Алена брала мое автозарядное и, видимо, так и не вернула обратно.

– Теперь никому не позвонить и не узнать, что там опубликовала Красовская…

От злости ударяю по рулю, сжимаю губы.

«Эта сука решила меня добить?!»

В голове настоящий раздрай: мысли о публикации чередуются с тревогой – не представляю, как я сейчас появлюсь перед Аленой. Она наверняка не захочет видеть меня.

И ее родители – тоже.

Раз они сейчас у нее, то, скорее всего, они уже в курсе, что случилось на даче.

Я виделся с ними вчера в больнице, но у меня язык не повернулся рассказать им об этом.

Ее мать не могла связать даже двух слов, начинала что-то говорить и тут же пускалась в слезы. А отец Алены поддерживал меня, даже не догадываясь по чьей вине их дочь находится на операционном столе.

Мне больно и стыдно смотреть им в глаза. Ведь все думают, что она попала в аварию, когда ехала на дачу с девичника. Никто кроме меня, Казаринова, Красовской и самой Алены не знает, что это было совсем не так.

И для меня все еще остается вопросом: почему она развернулась? Может, что-то забыла на даче? Может, немного остыв, решила вернуться и поговорить со мной?

Через полчаса я уже бегу по коридору больницы.

Вхожу в отделение реанимации, меня просят надеть сменную обувь и халат. Вижу у палаты родителей Алены, слежу за их реакцией и уже ожидаю, что меня вот-вот начнут проклинать и потребуют убраться из жизни их дочери.

Но вместо этого мать Алены обнимает меня и, всхлипывая в мое плечо, сообщает, что она пришла в себя.

Ее отец хлопает меня по спине.

– Все обошлось! – говорит Роман Петрович. – Все обошлось, Олег.

– Сейчас Алене сделают укол, и сможешь увидеться с ней, – отстранившись от меня, вытирает лицо Мария Андреевна.

Я смотрю на них по очереди и не понимаю:

«Алена им разве ничего не рассказала?»

Из палаты выходит молоденькая медсестра, увидев меня, она округляет глаза и немного краснеет.

– Ой, здравствуйте, – с улыбкой поправляет она халат. – Можете входить, я уже закончила. – Девушка ступает мне дорогу и шепчет вслед: – А потом можно сделать с вами фото?

Ничего не ответив, вхожу в палату. Алена переводит на меня взгляд, ее глаза тут же становятся влажными, подбородок дрожит.

– Привет, любимый, – шепчет она сухими губами, а я на пару секунд впадаю в ступор.

Медленно подхожу к ней, сажусь на стул у кровати, слышу за спиной шорох и всхлипывание ее мамы. Алена протягивает мне руку, через секунду наши пальцы смыкаются в замок.

– Прости, сорвала нам свадьбу, – вымученно улыбается она и из ее глаз вырываются слезы.

– Плевать на свадьбу, – отвечаю я, вытирая ее лицо. – Главное, что ты жива, слышишь? А все остальное неважно.

Я внимательно смотрю на нее и не улавливаю в ее взгляде ни ненависти, ни обиды, ни злости. Она перебирает мои пальцы, говорит, что зря не послушалась подруг и поехала на дачу ночью.