– Да.

– И ты умудрилась выжить одна и развести несушек и коров?

– Не так уж это и трудно.

– А долина? Как она уцелела?

– Этого я и сама толком не понимаю. Но люди всегда говорили, что у нас в долине своя собственная погода.

– Метеоанклав. За счет инверсии… Хм, теоретически такое возможно. Но вероятность…

Я прервала его:

– Вы лучше ешьте – остынет.

Если вскоре ему будет так плохо, что он не сможет есть, лучше пусть наестся впрок и запасется силами. Что же до нашей долины, я много размышляла о ней, особенно в первые месяцы, когда ожидала, что мертвая зона будет расширяться и наступать на нее. Но этого не происходило. А вообще-то немного странно было слышать о «теоретической вероятности» от человека, уже находящегося здесь. Впрочем, тогда я еще не знала, что он химик, ученый. А ученые не могут просто принять вещи такими, как есть, им обязательно надо объяснить их.

Он съел свой завтрак, а потом, все еще сидя, представился. Я, разумеется, тоже.

– Энн Бёрден, – повторил он. – А что, в долине не было других людей?

– Моя семья, – ответила я. – И владельцы магазина, мистер и миссис Кляйны.

И я рассказала ему, как они уехали и уже не вернулись. А еще про амишей и про то, что папа увидел в Огдентауне.

– Полагаю, они слишком много ездили, – сказал он. – Знаю, трудно удержаться, особенно поначалу. Все надеешься. И конечно, сразу после войны в воздухе еще было полно нервнопаралитического газа.

– Нервнопаралитического?

– Да, именно от него погибла большая часть людей. В каком-то смысле так даже лучше: просто уснули и не проснулись.

Ему потребовалось десять недель, чтобы дойти от Итаки до нашей долины, и всю дорогу, все это время, он не видел никаких признаков жизни: ни людей, ни зверей, ни птиц, ни деревьев, ни даже насекомых. Только серые пустоши, безлюдные шоссе и мертвые города. Он уже хотел сдаться и повернуть назад, когда, наконец, перевалил через хребет и увидел в вечернем сумеречном свете расплывчатую сине-зеленую полосу. Сперва он подумал, что это озеро – мертвое, как и все остальные. Но наутро, при лучшем освещении, оказалось, что зеленый цвет имеет другой оттенок, уже почти позабытый им. Как я и предполагала, он все равно не верил своим глазам, но решил убедиться. Лишь перевалив через холм Бёрден, мистер Лумис наконец понял, что нашел оазис жизни. Это я видела: как он вел себя в тот день!

Он закончил завтрак, съев все и допив до конца кофе. Но по-прежнему был очень слаб и направился в палатку полежать.

– Зачем вам спать в палатке? – спросила я. – Если вам станет хуже, в доме удобнее.

– Палатка защищает от излучения.

– Но в долине нет излучения! Вы же проверяли.

– Да, – согласился он. – Но поначалу не мог в это поверить.

– Но теперь-то вы знаете.

– Теперь знаю. Но коль скоро ты вернулась, дом – твой.

– Если вы будете болеть, а я должна буду за вами ухаживать, мне легче делать это в доме.

Он больше не спорил, встал, шатаясь, и сделал несколько шагов к дому. Потом остановился.

– Голова кружится, – признался он. – Надо отдохнуть.

– Обопритесь на меня, – предложила я.

Мистер Лумис положил руку мне на плечо, тяжело навалившись всем весом, и спустя пару минут мы двинулись дальше. Нам потребовалось минут десять, чтобы добраться до дома, взобраться по ступенькам и доковылять до комнаты Джозефа и Дэвида, которая, к счастью, расположена на первом этаже рядом с гостиной. Он рухнул на кровать Дэвида и сразу же заснул; я укрыла его одеялом.

Больной проспал до полудня, а я за это время сходила на дальнее поле, за пруд, и привела двух коров и теленка обратно на огороженное пастбище. Они, однако, успели привыкнуть к свободе и не хотели идти, так что мне пришлось срезать прут и подгонять их. Теленок, конечно же, все время убегал в сторону, но в конце концов я загнала двух коров в ворота и закрыла их. Разумеется, через несколько минут теленок завопил, чтобы его тоже впустили. Я завела тельную корову (его мать) в хлев и подоила. Она все еще дает до галлона