– Déjame, déjame! – приговаривал скатившийся с мостика Панчо, освобождая кальмара от крючков, и бросая его в ведро. – Mira, que grande! Luego lo voy a freir.[1]

– Брось его, Пашка! Завтра пожаришь. – Ответил ему Борис. – Сегодня уже неохота.

Панчо когда-то учился в МГУ, и они с Борисом, познакомившись на какой-то вечеринке, поддерживали дружеские отношения, которые охотно возобновили, когда Борис пару лет назад приехал на съемки в Панаму. Теперь Панчо с готовностью вызвался перевезти Бориса и Ольгу из Гаваны в Панаму на своей яхте и спрятать их на фамильной финке, на границе с Коста-Рикой. В цветастых трусах и капитанской фуражке приземистый бочкообразный Панчо вызывал невольный смех, но Борис сдерживал себя, чтобы не оскорбить насмешкой товарища, которого распирала гордость за свою яхту, свою капитанскую фуражку и за ту роль, которую он играл в секретной операции по спасению друга из лап «русской мафии».

Панчо ушел, унося ведро с кальмаром, Борис выключил прожектор и, растянувшись в шезлонге, то ли задремал, то ли погрузился в воспоминания.

Они с Ольгой познакомились в мае…

Борис закончил писать, аккуратно закрыл тетрадь, ручку положил рядом строго параллельно кромке тетради. «Похоже, становлюсь педантом», подумал он, безразлично оглядывая свой стол, упорядоченный и продуманный как экспонат из дома-музея. С удовольствием потянувшись и зевнув, он откинулся на спинку стула.

Сегодняшним днем он был доволен. Наконец-то удалось сформулировать главную концепцию книги, постулат, из которого логически вытекали все дальнейшие умозаключения. Но тут же возникло неясное сомнение и беспокойство. Загвоздка была в том, что главная идея базировалась лишь на его личном опыте и сомнительном наборе идей, вычитанных между строк в самых различных по тематике книгах, вплоть до Библии. Представлялось маловероятным, чтобы эту работу приняли серьезно. Нужны были более веские доказательства хотя бы по нескольким основным утверждениям, тогда остальное можно было бы протащить «паровозом».

Пристальным взглядом окинул Борис помещение, будто искал возможные точки опоры для своих умозаключений. Все было по-прежнему: книжные стеллажи, клетки с птицами, крысами и всякой пушистой мелочью, большой аквариум и террариум. Его внимание привлекло движение за аквариумом. Из-за кромки стекла осторожно высунулась мордочка местного любимца – самца мартышки Склатера по имени Сосо. Видимо, он давно уже наблюдал за Борисом, ожидая, пока тот закончит работу, ибо по своему горькому опыту знал, что наказание за незваное вторжение будет быстрым и суровым.

– Ладно, Сосо, выходи!

«Вот оно, одно из доказательств моей теории, но кто поверит, что я его не выдрессировал!», подумал Борис, наблюдая, как Сосо неуклюже тащит шахматную доску, гремя фигурами. Последнее время Сосо очень полюбил эту игру, понятную только им двоим, и при каждом удобном случае норовил выклянчить возможность сыграть в нее еще раз. Вот и теперь, не чувствуя явного сопротивления Бориса, он вскарабкался на стол, открыл доску, и приняв важную позу стал ждать. Расположение фигур на доске, а тем более хитроумные шахматные комбинации были недоступны его мартышкиному разуму. Дальше для него начиналось волшебство, непонятное и чарующее, источником которого являлся его новый кумир – Борис.

Дело в том, что Сосо был в том возрасте, когда его уже не интересовали шкодливые выходки и разрушительные забавы, ввиду чего ему было высочайше дозволено свободно перемещаться в пределах лаборатории. Но все закоулки вверенного ему помещения были давно знакомы, все возможные источники развлечений исчерпаны, поэтому он уже не останавливался перед клетками, чтобы подразнить птиц, или выказать свое отвращение к безопасно дремлющим за стеклом змеям. Его привлекало общение с людьми, но те его не воспринимали всерьез, ждали в основном клоунских выходок и кривляний, и лишь Борис уделял ему внимание, подолгу возился с ним и этим заслужил всеобъемлющее почитание.