Перерушев, угрюмо молчавший, вздохнул.

– Что, Никодимыч?

– Как только здесь люди живут?

– А что?

– Дым-то… Бузует день и ночь. Угару не прохлебнуть. В два счета околеешь.

– И так боязно, Никодимыч…

– Я не припугиваю. Я дивуюсь на человеков. Что-нибудь да выдумают себе на погибель.

– Не нами заведено. Трогай. До вечера надо на квартиру встать.

Спуск был крутой. Перерушев сам не сел в рыдван и Марию с Сережей не пустил.

Поблизости от дороги, у скалы, Сережа спугнул тушканчика, погнался за ним. Тушканчик, выметнувшийся из-за скалы, плохо видел на солнечном склоне: он петлял возле Сережиных ног, задевая его колени то кнутиком хвоста, то длиннущими задними лапками. Сережа думал, что тушканчик играет с ним, и, останавливаясь передохнуть, приговаривал:

– Ну, мамка! Ну, мамка!

Мария была довольна: он счастлив. Что ему отец, если она рядом?

У подошвы горы вытягивался из-за бараков верблюжий караван. Оттуда наволокло вместе с пылевой поземкой его щелочной запах. Тушканчик напрямик ударился к гольцам на макушке горы.

Верблюды напугали Чирушку. Пока они, высокомерно ступая, не поднялись на перевал, она все шарахалась, приседая в оглоблях. Над ней потешались, скалясь в улыбках, крупные киргизы погонщики.

Бараки были новые, нештукатуренные. На досках золотела смола. Из щелей завалинок выдувало золу. Под бельем, сохшим на крученых электрических шнурах, шмыгали дети, играя в догонялки.

Марию и Перерушева распотешила курица, привязанная к будке. Курица видела на высокой грядке колючие огурчики. Ей хотелось склевать их, но шпагатина была коротка, и курица прыгала на одной ноге, целясь желтым носом в тощенький огурчик, и, не доставая его, недоуменно крутила головой. Было смешно, что курицу привязали, как животину, а для приметности запятнали фуксином крылья.

Из барачного окна, растворенного на будку, высунулась баба:

– Чего ржете? Эка невидаль – привязана несушка.

– То-то что невидаль, – крикнул Перерушев и заслонился ладонью, но тут же открыл серьезное лицо, словно сгреб улыбку в кулак. – Ты не серчай, тетя.

– Племянник выискался!

– Ты лучше скажи, гражданочка, есть ли тут заезжие дворы али что вроде.

– Для вас приготовили. Начальство экстренное совещание для того собирало.

– Я по-доброму, ты – срыву.

– Тут все злые. Посъехались со всего свету, жилья не хватает, товаров, хлеб по карточкам. Тут только иностранным техспецам благодать: американцам, немцам да итальянцам-макаронникам. Магазины для них, столовки. Заработок получают прямо в банке. Придут в банк, им кубиков золотых отвешают на весах. Они ссыпают кубики в мешочек – и айда пошел.

– Вот оно как! Заезжие дворы-то есть?

– Гостиница выстроена. Подле управления заводом. Да туда, сказывают, только головку пущают. Прорабов, инженеров… Вы не торговать ли чем?

– Мальчонку вот продадим.

– Нам бы своих прокормить. Сами-т каковски будете?

– Из Ершовки.

– Неужто в город надумали? Отсиделись бы в деревне, поколева трудность.

– И в деревне не слаще.

– Зато кур не привязываете.

– Точно. Давно башка рубил и ашал. Нишева. Сретне живем. Нам лишь бы шяй был.

– Чудной ты мужик! Зачем язык ломаешь? Через аулы-то ехали – страшно? Болтают, башкирцы да татары разбойничают.

– Наплюй тому в шары, кто говорит. Вперед в нашем селе ограбят. Здесь как, балуют?

– Х-хы, балуют… Народу постеклось всякого-развсякого. В деревне завсегда спокойней: там народ на виду. Вертайтесь, поколева не поздно.

Странно выбирает память.

Помню, я любил зверюшек, птиц, насекомых. Наяву заселял ими наш каменный амбар, в снах они озорничали вместе со мной.

Я мечтал о поездках, но меня никуда не возили. Наконец-то мне выпало путешествие, когда я встретился с отцом, ловил кузнечиков-«гармонистов», бегал за тушканчиком, прятался за Перерушева, боясь, что верблюды будут плеваться. Однако все это я позабыл и позднее представил себе, как оно было, лишь по рассказам Перерушева и матери. Правда, иногда мне кажется, что то, что я узнал от них, наложилось на те глухие изображения, которые неосознанно хранились в моей памяти. Никак не пойму, почему я надолго забыл эту поездку. Наверно, впечатления были настолько яркими, что засветились, как случается с фотографической пленкой.